Иван Дроздов - Морской дьявол
— Ну, а меня–то вы что же не слушали? Я же вас раз двадцать приглашал сюда в кабинет и говорил вам примерно то же, что и вы мне говорите. Я, бывало, и так пытаюсь подойти, и этак; увольнением грозил, премий лишал, а вы и ухом не вели. Как пили ее, отраву эту, так и продолжали пить. Чем же вас этот Шичко пронял?
— Помню я вашу науку, Тимофей Васильевич, много вы сил на меня положили, да только слова ваши не могли спиртной дух из головы выбить, потому как сами–то вы пили. Слушал вас и думал: мели Емеля, твоя неделя, сам–то ее, родимую, лакаешь, а меня лишить этого удовольствия вздумал. Вот ведь оно в чем дело: водочку–то я за удовольствие принимал. А как вы оставляли за собой право пить, то и любым вашим словам веры не было.
Павлов смотрел начальнику в глаза. Во взгляде его светилась великая правда жизненной позиции, и он чувствовал свое превосходство над собеседником и не скрывал ликования. Вспомнил, кому он обязан своим вторым рождением, и с еще большим энтузиазмом проговорил:
— Шичко Геннадий Андреевич — великий ученый. Он миру средство дал для спасения, путь здоровой жизни указал. Сейчас мало кто знает этого человека, злые силы замалчивают его метод, делают вид, что никакого метода Шичко не существует, но пройдет время, народ прогонит бесов из Кремля и к власти придут не люди с двойным гражданством, а патриоты российские. И тогда о великом открытии питерского физиолога, ученика Павлова, узнают все люди, и не только у нас в России. Геннадию Андреевичу в центре Питера памятник поставят. И будут им гордиться русские люди, как гордятся они Пушкиным, Ломоносовым, Петром Первым. И тогда всем, кто раньше пил спиртное, и даже тем, кто пил культурно, стыдно будет, что они занимались этим нечистым делом. И будут они просить у детей и внуков своих прощения за то, что пили сами и своим примером дурным насаждали пьянство во всем народе. Люди стряхнут со своих плеч зеленого змия, и дети от таких людей пойдут здоровые и счастливые.
Павлов посмотрел в глаза начальнику и тихо, виновато проговорил:
— Простите меня, Тимофей Васильевич. Не мне бы вам говорить об этом, да дело больно уж серьезное. Тут правда нужна, а правда, она светлее солнца.
Положил руки на стол, давал понять, что он все сказал и будет говорить это же всем и каждому до скончания своего века.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В жизни Барсова происходили события, до отказа заполнявшие не только дни, но и ночи. Выплаченная зарплата всколыхнула многотысячный коллектив завода; в цеха потянулись стайки рабочих в надежде, что и они будут получать деньги. В отделах, службах и конструкторском бюро налаживалась прежняя жизнь, на чертежах возникали новые проекты, в приемной директора толпились инженеры, начальники цехов, появлялись люди в военной форме из штаба округа и из штабов Министерства обороны. Барсов допоздна сидел в кабинете. А однажды ночью к нему на квартиру позвонил следователь и попросил срочно выйти к подъезду. Пока он одевался, к дому подошла милицейская машина, и его встретил старший лейтенант.
— Извините, Петр Петрович, но мы с вами должны срочно вскрыть вашу квартиру и составить акт: все ли там в порядке? Я только что получил ордер прокурора на арест Балалайкина и на возвращение вам квартиры. Откладывать операцию на дневное время нет смысла; с утра могут подключиться московские бонзы и дело осложнится.
По дороге рассказывал:
— Два кавказца, которых вы угостили их же собственным взрывным устройством, во всем признались: они выполняли задание Балалайкина. Он же опечатал вашу квартиру, выдав ее за служебную, заводскую, а вам сказали, что продали ее мифическому олигарху. Его же рук дело — недавнее убийство коммерсанта на Невском проспекте. Я добыл неопровержимые доказательства.
И он подал Барсову небольшое письмо на тетрадном листе. В уголке приписка: «Передать Балалайкину». И дальше текст письма:
«Двуногий шакал! Моим людям ты дал пять тысяч, а где остальные? Не отдашь сегодня — замочу.
Ибрагим».
Подъехали к дому Барсова. Следователь долго говорил с охранником, показывал бумаги, — наконец тот выдал ключи. Следователь пригласил шофера и охранника, и только с ними они вошли в квартиру. К счастью, здесь все оставалось на месте. Барсов позвонил жене, и уже через час в квартиру входили Елена и с нею Курицын.
По–хозяйски обойдя комнаты, Курицын сказал другу:
— Я позову рабочих.
— Зачем?
— Пусть с неделю круглосуточно дежурят. Мы не знаем, что еще придумают эти сволочи, акционеры. На войне как на войне: рассчитывать приходится на свои силы.
Не прошло и двух часов, как возле подъезда появились два десятка рабочих. Курицын потеплее оделся и со словами «Пусть они только сунутся» пошел на улицу.
Барсов обнял его:
— Ну, Тимофей! Счастлив человек, имеющий такого друга.
Город просыпался. У подъезда директорского дома рабочие ракетно–самолетного цеха заступали на боевое дежурство.
В одиннадцатом часу Тимофей вернулся домой и лег спать, но сон его тут же прервал телефонный звонок. Простуженный и неспокойный раздался голос:
— Если Кранах теперь не начальник, его можно и позабыть? А наш разговор о большом проекте? Его уже нет? Упал в колодец? И все наши слова повисли на телефонных проводах?..
Спросонья Курицын не мог понять Кранаха. Пап же отстранен от должности. Какие проекты?
— Он будет меня спрашивать! Кранах уволен, Кранах не уволен. Стихи читал: никто не вышибет нас из седла, такая поговорка у майора была? Нам надо встретиться и как можно скорее. У меня тут в гостинице ресторан. Я закажу стол на две персоны.
— Ты же знаешь — у меня нет денег.
— Деньги? Это что — предмет для разговора? Да? Сегодня у тебя нет денег, завтра будут. Деньги — вода, они текут туда- сюда, туда–сюда. Важно вовремя зачерпнуть. Когда мы были в цеху, ты мне резал премию. Придирался к пустякам и — резал. Кранах не будет резать, он будет давать. Если я приехал в наш родной Питер — значит есть дело. А дело тянет за собой деньги. Иногда — большие. А случается и очень большие. Я люблю, когда очень большие. У нас был старший мастер из моряков. Он говорил: подгребай.
Курицын сел на своего «жигуленка» и — подгреб. Кранах принимал его в халате. Поднял над головой руки, сказал:
— Ты приехал, и это хорошо. Садись в любое кресло и слушай. Раньше ты был начальником — я тебя слушал, теперь я сижу на белом коне — будешь слушать меня.
Курицын не торопился садиться, ходил, заглядывал в раскрытые двери двух других комнат, пожимал плечами и улыбался. Потом с выражением задумчивой грусти на лице сказал:
