Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
Епископ покачал головой, дескать, никто. У Бонифация отлегло от сердца.
— Тогда и не говорите никому, — решительно заявил он и махнул мне рукой, чтобы я продолжал играть, мол, говорить больше не о чем.
— Мессир! — ужаснулся епископ. — Святой отец…
Бонифаций остановил его, после чего указал мне на дверь.
— Никого не пускать, — сказал он Клаудио, который выпроводил меня вон.
Я давным-давно обшарил весь дворец и знал, что даже не стоит и пытаться подслушать их разговор. Поэтому отнес лютню домой, а потом поспешил на площадь, чтобы найти Грегора. Помимо огороженных площадок для борьбы и кулачных боев, а также поединков с небоевым оружием, по приказу Грегора были отстроены леса, с которых спускалась веревка; по ней взбирались рыцари в тяжелой железной кольчуге, используя только руки. Там я его и нашел, он как раз собирался потренироваться на веревке. На площади всегда стоял шум, эхо ударов отскакивало от каменных стен. Я свистнул, чтобы привлечь его внимание, и сделал серьезное, очень серьезное лицо. Грегор отпустил веревку и подошел ко мне.
Меня почти била дрожь от предвкушения его реакции.
— Папа запретил поход на Византию, но Бонифаций собирается скрыть этот факт, — прошептал я.
Грегор уставился на меня. Моргнул. Сглотнул. Провел языком по передним зубам, не размыкая губ. Поморщился. Утер пот с лица. И все это время не сводил с меня взгляда. По его глазам было ясно, что мир перевернулся.
— Ты ошибся, — наконец изрек он.
— Я был там, когда епископ принес эту новость. Спроси Бонифация!
— Ну и что я ему скажу, откуда я это знаю? — спросил он. — Не от людей же Бонифация. И не от людей епископа. Если ты там был, то сразу подумают на тебя. И разоблачат.
Я пожал плечами.
— Сам удивлен, что продержался так долго. Отирался там только для того, чтобы посмотреть, на что он способен, и теперь я знаю. Мне не нужно больше туда идти. Призови его к ответу!
Грегор сложил руки на груди, продолжая сверлить меня взглядом. Мне вдруг стало не по себе, непонятно отчего.
— Ну, скажу ему, что знаю, а потом? Он станет все отрицать. И будет мое слово против его слова, а пока я сам не увижу послание собственными глазами, не смогу быть уверенным в том, что мое слово правильное.
— Я видел! — Во мне взыграло упрямство. — А глаза у меня не хуже, чем у тебя!
— И пока другие не увидят послание собственными глазами…
— Я сумею раздобыть письмо! Обязательно! Любым способом! Мы всем докажем, какой он интриган!
Грегор медленно кивнул.
— Вы с Отто оба твердили, что, если мы сделаем это или нечто подобное, он заберет Джамилю.
Я перестал трясти головой.
— Вспомни, что случилось прошлый раз, когда ты предал огласке письмо Папы, — продолжал Грегор. — В конце концов оно ничего не изменило и не остановило воинов. И сейчас нет никакой гарантии, что оно остановит армию. Неужели ты хочешь рискнуть Джамилей ради того, чтобы испробовать тактику, которая, как уже было доказано, не работает? Как военный человек, не могу одобрить подобный риск, — сказал он, по-прежнему смотря на меня оценивающим взглядом.
— Выходит, ты собираешься ослушаться запрета Папы? — не унимался я. — И это после того, как поучал всех подряд, что нужно дождаться его разрешения?
— Я предполагал, что Бонифаций подчинится слову его святейшества. Теперь ты пытаешься доказать мне, что это не так.
Вот почему мир для него перевернулся. Я был возмущен, но не удивлен его выводом.
— Ты ошибся. — Последовала многозначительная пауза. — Или солгал, — добавил он.
— Грегор… — прошипел я сквозь зубы.
— Ты не хочешь отклоняться от маршрута, потому что торопишься доставить Джамилю в Египет, — объявил он с бесстрастием все понимающего человека. — Тебе ради собственных эгоистичных целей нужно, используя меня, помешать этому новому походу, и ты знаешь, что иначе меня не убедить.
Я открыл рот и высунул язык, демонстрируя, как меня тошнит.
— Ты обвиняешь меня в попытке играть тобою?
Грегор улыбнулся.
— Бритт, ты все время пытаешься мною играть.
— Как и маркиз!
— Я знаю тебя всего несколько месяцев, но уже сомневаюсь, сумею ли составить полный список всех дел, что ты успел натворить. А Бонифация знаю почти всю жизнь, он посвятил меня в рыцари, он подарил мне жену. А когда он несколько раз меня дурачил, то делал это по необходимости, ради всеобщего блага.
Я повернулся, беззвучно заорал от отчаяния и принялся нарезать круги по мокрым известковым плитам.
— От тебя с ума можно сойти! — прокричал я.
— А ты и есть сумасшедший, — сказал он.
Потом он сказал, что ему нужно тренироваться, и вернулся к своей веревке, но никакого золотистого нимба над его головой для меня уже не было.
— Считаю своим долгом убить Бонифация, — со злостью объявил я Джамиле час спустя, пока метался по общей комнате. — Может быть, даже стоит прибегнуть к моему первоначальному плану.
Она держала в руках лютню, извлекая из нее тихие сложные переборы, все еще не подвластные моему умению.
— А я думала, ты давно отказался от кровожадных намерений, — сказала она, не отрывая взгляда от круглого отверстия в деке, чтобы избавить меня от необходимости смотреть ей в глаза. — Ты ведь решил больше не преследовать своего англичанина.
— То была бы обыкновенная месть, — объяснил я, — а эта — предупредительная, чтобы помешать Бонифацию натворить еще больше бед.
Джамиля помолчала немного, доиграла мелодию до конца и продолжала смотреть на лютню.
— Твой первый план предполагал твою смерть. Сейчас тебя это устраивает? Как и раньше?
— Не волнуйся, сначала доставлю тебя в Александрию.
Она оторвала взгляд от лютни.
— Я тут думала о твоем наставнике, отшельнике.
— Вульфстане? Он бы со мной согласился. Не зря ведь целых три года помогал мне готовиться к подобному шагу. Все, чему мне удалось научиться по его совету, сейчас пригодится.
— Неужели? — спросила Джамиля так, что мгновенно лишила меня уверенности.
— Да, — немного заносчиво ответил я и, вытянув руку, принялся загибать пальцы. — Иностранные языки и музыкальные способности уже пригодились. Терпение и воля, умение держать язык за зубами, когда нужно…
— Только когда нужно, — прокомментировала Джамиля.
— Умение пользоваться ножом в рукопашном бою. А самое главное, — торжественно добавил я, — действовать ради чего-то более важного, чем собственная персона.
— Но он обучил тебя еще многому другому. Ты сам рассказывал. Вульфстан хотел, чтобы ты научился плавать, развивал ловкость, так что теперь ты можешь карабкаться по стенам, держать равновесие, вязать сложные узлы и выступать акробатом. Он учил тебя читать по звездам и облакам. А еще пытался заинтересовать тебя Библией. При чем здесь подготовка менестреля-убийцы?
— Все это для того, чтобы скрыть от братьев-монахов наши истинные намерения, — объяснил я.
— В самом деле? Ты изображал из себя послушника, выделывая трюки с веревкой и перелезая через стены? — спросила Джамиля. — Ну и как, ты был убедителен?
— Это неважно. Важно то, к чему я пришел. Есть явный злодей, который творит явное зло, а у меня есть возможность это зло остановить.
— Нет, — сказала Джамиля, — у тебя есть возможность остановить его. Потом кто-то другой займет его место, но к тому времени ты уже будешь мертв, так что не сможешь больше ничего остановить. Если вдруг у тебя появилась возможность повернуть эту армию на правильный путь, не растрачивай себя попусту на ее вожака. Прибереги силы для ведомого.
— Ведомый для меня бесполезен, он считает меня лгуном! — прокричал я, резко поворачиваясь к Джамиле. — Он считает, будто я пытаюсь его надуть!
Джамиля по-матерински кивнула.
— Вот что тебя расстроило, — сказала она. — Так исправь положение. Это не так просто, как убить вожака армии, но нужно же как-то начать.
— Не знаю как, — сказал я, хмурясь.
— Существует древнее таинственное понятие, которое мы на древнем таинственном Востоке называем «причина и следствие», — сказала она, переходя от иронии к сарказму. — Очень рекомендую. Не хочешь, чтобы тебя считали обманщиком, так не обманывай.
— Это не обман! — с обидой воскликнул я. — Это правда!
— Хорошо, — сказала она. — Продолжай в том же духе. В конце концов он тебе поверит. И если к тому времени ты по-прежнему будешь убежден в том, что Бонифаций творит зло, вот тогда ты сможешь что-то изменить.
— А что делать до тех пор?
Она протянула мне лютню.
— Попрактикуйся в песне, которую с моей помощью выучил.
Я потянулся было к лютне, но в последнюю секунду передумал.
— У меня есть мысль получше.
Жилище епископа Конрада не уступало в роскоши дворцу Бонифация — это был небольшой особняк убедительно католического, гнетущего вида, специально выстроенный для визитов церковных сановников. Я туда проник, представившись личным посланником Грегора, и, как только был допущен к хозяину, тут же просветил его относительно моих настоящих целей.
