Станислав Пономарев - Гроза над Русью
— Смилуйся, князь-батюшка, леший попутал! — не поднимая лица от земли, слезно просил тиун.
— Немедля поутру, — уже спокойнее продолжал Добрыня, — штоб все мужики в голове с тобой были здесь, оружны!.. А добро Ядреево оборонять хватит баб да стариков. Грабить вас ноне некому, бо и тати лесные все тут. И берегись, коль не сполнишь приказ мой! Повешу! Пшел вон, короста лешачья!
Тиун мгновенно исчез, как будто тут его никогда не было.
— Ловко смылся! — расхохотались ратники. — Исполать тебе, воевода!.. .
Сторонники еще обсуждали столь необычное происшествие, когда к их костру подошел слепой старец с гуслями за спиной. Рука его покоилась на плече мальчонки-поводыря.
— Мир вам, люди добрые! — звучно молвил старик.
— Милости просим к трапезе нашей! — ответил в наступившей тишине Лука Чарик.
— Благодарствую за приют ласковый песнотворцам русским, — отозвался старый гусляр, с помощью мужиков усаживаясь на чурбак.
Тотчас гостям наложили в плошки вареной полбы, дали по ломтю житной лепешки и по бараньей кости с мясом. Старик, а вместе с ним и мальчик бросили по кусочку от каждого яства в огонь костра — дань покровителю песенников богу Велесу — и неторопливо принялись за еду.
Кругом благоговейно молчали. Сказитель былин в гостях — честь великая! В мирное время каждый старался завлечь его в дом, посадить в красный угол, накормить самым лучшим. Даже в тереме княжеском гусляры принимались почетно. Хмурились иной раз сильные мира сего, слыша дерзкое слово правды, скрежетали зубами от ярости: но кто же осмелится тронуть сынов Велесовых? К дарам и богачеству сказители былин были, как правило, равнодушны, поэтому свободны, как птицы.
Чаще всего старые песенники сами когда— го были удалыми богатырями, отлично знали дружинную среду и потому в тревожное, бранное время были вдвойне принимаемы, ибо умели зажигать сердца для битвы, как никто другой.
Когда песнотворцы-странники справились с полбой и бараниной, им с поклоном поднесли ковш вареного меда. Вой русские ждали почтительно, когда трапеза кончится и потечет сладкая и хмельная для души сказка-былина про богатырскую силу, удаль и смекалку...
— Пошто, русичи, закручинились? — спросил старый гусляр, обтерев усы. — Али рык зверя лютого слышите, али ворон над вами надсмешку чинит?
— Дак ить скоро битва грядет с козарами да печенегами. Кто ведает, чья голова скатится от меча вострого? — сказал поротый старшой и тяжело вздохнул.
— Пока есть человек, он не горем жив! — поднял руку гусляр. — Кто ж хоронит себя прежде времени? Русь на битву идет со веселием: сим сердца врага затрепещивает! А не спеть ли вам песнь удалую? И какая ж вам больше по сердцу?
— Сказывают, в иные времена жил на Руси славный богатырь Полита Буславич, — подал голос Лука. — Не ведаешь ли ты были про него?
— Были такой не ведаю... А вот сказ светлый о могуте[88] том ходит по святой Руси.
— Так поведай нам сказку сию!
Глава вторая
Сказ о Полите Буславиче
Старик достал гусли из-за спины, положил их на колени и взмахнул сухими перстами... И тренькнули струны тихим звоном малиновым, зажурчали струею прозрачною, зашептались травою зеленою. Тихим грудным голосом запел гусляр:
Как во славном граде Чернигове
Да у чистой речки Лебединки,
Как у черного смерда Буслава
Уродился отрок убогий:
В нем и силушки нет, да и стать крива,
Да и глас к разговору не вяжется.
Ой, кручинится старый смерд Буслав,
Планет матушка, убивается:
«Да на то ль яз родила убогого,
Сына милого да кровиночку,
Чтоб во старости со клюкой ходить,
Не плечом молодым подпираючись!»
— плакали жалобно гусли. Высокий мальчишеский дискант поводыря вторил звучному голосу сказителя. Слезы навернулись на глаза сторонников русских: каждый из них в трудах повседневных и тяжких знал цену горю, оно им было близко и понятно... Но вот мелодия выровнялась и потекла спокойнее, размеренней:
Чередой год за годом минули,
И уж много раз снег растаивал...
Только все во кручине родители,
Побелило их горе горькое,
Думы тяжкие о кровиночке...
Раз пускал Буслав по чащбе огонь,
Да топориком острым помахивал,
Да соху за рогалики держивал,
На солову кобылку покрикивал.
А старуха его пироги пекла.
Калачами да печь укладывала.
А убогий их отрок на реке играл —
Звонки камешки перекидывал.
На саженю их в воду забрасывал:
А уж было ему за шестнадцать лет,
Да вот силушкой Белее не миловал.
Враз услыхивал отрок на том берегу
Голос слабый со горькими стонами.
Поглядел и узрил он старинушку,
Старину-ma калику перехожия.
Ухватилась немощь за ракитов куст,
Тонет в речке тихой Лебединке,
Тонет в реченьке на быстриночке
И зовет его слабым голосом:
«Ой ты, молодец добрый Политушка,
Ой, спаси мою душу безвинныя,
Поддержи над водою светлыя
Да снеси до крутого бережка!»
А убогий Полита и встать не мог
Все ползком по земле продвигаючись.
А и глас свой подать он не в силушке,
С изначалу немым уродившиись.
А калика та перехожия
Уж не может держать за ракитов куст,
А и дед водяной тут старинушку
Во омут тащит да побулькивает...
Гусли звенели смятенно, голоса песенников источали боль человеческую. Громкий аккорд предшествовал следующему куплету:
Закипело тут сердце у отрока,
На чужую беду ту глядючи.
Мыслит: «Сам потону, а и сгинуть не дам
Той старинушке сирыя, слабыя!»
Поднатужился отрок и в речку пал.
И почуял Полита Буслава сын,
Што он резво плывет, далеко плывет,
Будто утица серыя легкия.
Чует, силушка в нем молодецкая
И доселе им не испытанная.
Как подплыл он к калике перехожия,
Поддержал над водою старинушку,
Да как выплыл со речки быстрым
Как на сух бережок-ma муравистый.
И тут речет старинушка сирыя,
А и вторит ей небо синее,
И леса и поля земли Русских:
«Исполать тебе, добрый молодец!
Да за душу твою широкую!
Так пускай с сего часа светлого
Станет сила твоя по душе твоей.
Ибо есть она во сто благостей
И на добры дела обозначена!»
Струны рокотали все быстрее и быстрее, звуки расширили пространство и, казалось, заполнили весь мир!