Карл Май - В балканских ущельях
— Куда?
— Там узнаешь. А сейчас ты должен повиноваться и не задавать никаких вопросов.
— Прекрасно! Но если ты не разрешаешь задавать вопросы, то не мог бы сам спросить меня еще кое о чем?
— А что тут спрашивать? И так все ясно.
— Что ж. Как хочешь. Я тоже вроде все закончил и поехал дальше по своим делам.
— Куда это ты собрался? Ты ведь арестован!
— Послушай, если ты хочешь сделать какой-нибудь более-менее приличный поступок, пусть он будет хорошим. Мне интересно, кто меня задержал. Не ты ли?
Он выпятил грудь и ответил:
— Да, я.
— Тогда попробуй арестовать меня. Стоит мне до тебя дотронуться, как ты согнешься, как тростинка. А если кто-нибудь другой попытается задержать меня, я застрелю его.
— Вы слышали? — закричал он. — Его надо связать!
— В этом нет необходимости. Я вам ничего не сделаю, ибо знаю, что и вы мне не причините вреда. Ты даже не удосужился узнать, как меня зовут.
— Да. Кто ты? Как тебя зовут?
— Смотри-ка, опять начались вопросы!
— Мне просто не хочется задавать вопросы, потому как если я буду их задавать, тебе придется назвать все свои преступления, которые ты наверняка скрываешь.
— Нет уж, спрашивай дальше именем Аллаха! Я не скрою ни один свой грех. Писать-то ты умеешь?
Такого вопроса он явно не ожидал. Подумав немного, киаджа ответил:
— Эти чернила явно слишком жирные, да и перо туповато. Надо купить новые. Я слышал, ты чужеземец?
— Да, это так.
— А у тебя есть тескере за девять пиастров? Тескере — это обычный паспорт, который должен иметь любой путешественник, и в каждом районе в нем необходимо ставить отметки о прибытии.
— Да, есть.
— Покажи! Я передал ему паспорт. Едва взглянув на него, он заявил:
— Но здесь нет ни одной визы. Почему?
— Потому что я еще никому не показывал свой тескере.
— Значит, ты злоумышленник, каких я еще не видывал, и за это ты понесешь тяжелое наказание.
— А не желаешь спросить, почему я до сих пор не показывал свой тескере?
— Ну, почему же?
— Потому, что я могу предъявить и кое-что другое. Вот это.
И я показал ему мой буджерульди. Это было распоряжение паши всем властям на местах в его провинции. У карлика вытянулась и без того длинная физиономия.
— Что-то я не вижу, чтобы ты проявлял почтительность к печати и подписи своего главного начальника! — заметил я.
Он перегнулся пополам и пробормотал:
— А почему ты раньше не показывал мне свой буджерульди?
— Ты слишком быстро закончил допрос. Однако на этом верноподданническое изъявление чувств с твоей стороны не закончено. Сними сапоги и поднимись с лавки, потому как я покажу тебе другой паспорт.
— На все воля Аллаха. У тебя что, есть фирман?
— Да, вот он. — И я вытащил другой документ.
Это был самый важный документ, он заполнен рукой самого падишаха. Ему должны беспрекословно повиноваться все, кому его предъявят. Во всех городах, поселках, деревнях, куда прибывает его податель, ему обязаны представлять лошадей и проводников по самым низким ценам.
Фирман произвел желаемое действие. Киаджа завопил:
— Вы, люди, приветствуйте печать и подпись великого господина, властителя всех верующих! С его губ текут лишь правда и благословение, и все, что он прикажет, должно быть исполнено повсюду на земле!
Воистину глупость не знает границ. Я вновь спрятал все три бумаги в свою кожаную сумку и спросил киаджу:
— А что скажет падишах, если я напишу ему, что меня здесь задержали да еще назвали убийцей?
— Будь милостив, хазретлери! Забудь обо всем происшедшем!
«Хазретлери» означает «ваше превосходительство». Я был вполне доволен и изобразил подобающую мину.
— Я прощаю всех, хотя вы сделали большую ошибку, назвав меня преступником, ибо я как раз и приехал, чтобы раскрыть здесь одно преступление. Сходи-ка к поленнице дров и принеси то, что не принадлежит этому дому.
Он мгновенно повиновался. Хозяин не мог скрыть возгласа ужаса. Его жена сочла за должное быстро ретироваться и скользнула к двери.
Киаджа на самом деле извлек почтовую сумку и передал ее мне. Она была старая и потрепанная. Раскрыв ее, я обнаружил записную книжку и в ней — несколько фраз на немецком. Содержимое книжки не представляло ценности. Может, что-то есть в самой сумке?
Там я обнаружил старую карту с двумя изображенными на ней сцепленными руками, а под ними слова «Смерть не разлучит нас», билет на поезд из Санкт-Петера в Небразину, два листка из словаря иностранных слов, листок дуба с нарисованной на нем розой и словами «Как ты красива!», а также миниатюрную тетрадку с заголовком «Точное описание игры в скат», винную карту и, наконец, восемьдесят австрийских гульденов в ассигнациях. Это последнее наверняка и привлекло хозяина.
— Откуда у тебя этот джуздан?30 — спросил я у него.
— Он мой.
— А кто написал все это?
— Я.
— А на каком это языке?
— Это на… на…
— На персидском, не так ли?
— Да.
— Ну так вот, я тебе скажу: это немецкий язык. Вот, смотри!
Он пребывал в явном смущении.
— Вот видишь, ты даже прочесть не можешь. Этот джуздан принадлежит человеку по имени Махди Арнаут. Я позабочусь о том, чтобы вернуть все это ему. Ты же заслужил наказание. Но если я захочу, ты избежишь его. Если ты честно признаешься, что прикарманил эту сумку, я прощу тебя. Говори — она в самом деле твоя?
Ответ дался ему с явным трудом, но мой фирман произвел должное впечатление. Он считал меня теперь господином, которого следует опасаться, поэтому выдавил из себя:
— Нет, она принадлежит ему.
— Тебе известно, куда он отправился?
— В Измилан.
— Хорошо, тебе все прощается при условии, что каждому, кто будет приезжать сюда, ты будешь подносить горшок сливовицы. А иначе тебя ждет наказание и длительное тюремное заключение. Идет?
— Да, — ответил он понуро.
Киаджа с таким энтузиазмом принялся жать мне руку, что опрокинул чернильницу
— Господин, твоя добродетель безмерна, а твоя мудрость велика! Твои деяния мы никогда не забудем!
— Так не отказывайтесь от моего дара и отведайте из горшка — ради укрепления дружбы.
Наказанная девушка так и не появилась в доме. Я нашел ее по-прежнему сидящей на соломе. Я сказал, что хозяин сознался в краже, это ее немного развлекло. Но потом она заплакала:
— Господин, хозяин теперь меня совсем забьет.
— Он не знает, что ты мне сообщила о сумке. Но отчего ты не бросишь его, раз он такой злой?
— Я обязана, он заплатил мне вперед тридцать пиастров. А деньги нужны моей матери, и я не могу уйти к другому хозяину, пока не отработаю у этого.
