И. Болгарин - Адъютант его превосходительства
– А Павлик? – прижимая к губам кончик платка, готовая закричать, со страхом спросила Оксана. – Скажи только одно слово! Жив Павлик?
– От, ей-богу! – сокрушенно покачал головой Мирон. – Я ж тебе все по порядку. Кони добрые, хорошо подкованные… грязь не грязь-с места в карьер!.. Н-да! Немного нас уцелело! Собрались в лесу. Павло – нету… А потом, уже позже, один наш сказал, будто видел Пашу в лесу… убитым!
Оксана вскрикнула словно от нестерпимой боли. Спотыкаясь, как слепая, о стулья и обреченно волоча за собой по полу платок, протащилась из горенки в кухню. Привалилась к двери и там, наедине, отдалась своему горю.
Мирон еще долго сидел в горенке. Докурил цигарку, аккуратно растер между пальцами окурок и лишь после этого поднялся, вышел во двор.
Заря высветила уже полнеба, разлилась по крышам домов, отчего они казались покрытыми красной жестью.
Лошадь до последнего стебелька подобрала сено и дремала, низко опустив голову. Мирон стал ее распрягать.
Скрипнула дверь, и на крыльцо вышла Оксана. Искоса Мирон поглядел на ее лицо: вроде бы спокойна, глаза опущены…
– Ты вот что, Мирон! – сказала она холодным, чужим голосом. – Ты чуток погоди распрягать… езжай отсюда, Мирон!
– Чего ты, Ксюша!.. – оглядываясь по сторонам, шепотом опросил Мирон.
– Чего ты? А?
– Не верю я тебе!.. Не верю! Нету в голосе твоем сочувствия моему горю. Или врешь ты, или…
– Или что? Говори!..
– Жив он! Сердце мое чует – жив!
Мирон оставил лошадь во дворе и, сердито горбясь, поднялся к ней на крыльцо.
– Ты не дослухала всего. Я сам опосля видел его… мертвого, так что зря надеешься, – безжалостно сказал он. – Похоронил, а как же! Место приметил. Устоится какая-то власть, свезу тебя туда…
Мирон говорил, а тело Оксаны, словно под ударами, клонилось все ниже, и вдруг она упала на крыльцо, заголосила.
Мирон испуганно наклонился к ней, кончиками пальцев притронулся к ставшему мягким плечу, стал уговаривать:
– Тише, Ксюша! Соседей поднимешь. Заметут меня с моим товаром – оружие тут. Уже и покупатель нашелся, – торопливо, глотая слова, бормотал Мирон. – Золотом платят. Десятками николаевскими! А мы ж молодые. Еще все наладится. Жизнь, говорю, наладится. Жизнь – она такая: то тряской, то лаской. Любить тебя буду, собакой твоей, рабом твоим… Не кричи так услышат соседи!..
– Мне все равно теперь!.. Все равно мне!.. Что жизнь, что смерть-все равно! – обреченно причитала она. И было в ее причитании столько горя, столько безнадежной тоски, что Мирон вдруг твердо понял: не забудет она Павла. Никогда не забудет…
Юра запоем читал «Графа Монте-Кристо», когда услышал на скрипучей лестнице вкрадчивые шаги Сперанского. Викентий Павлович поднялся к нему в комнату, устало присел на краешек дивана.
– Юра! Сходи к Бинскому, – попросил обессилено он. – Он даст тебе масла.
– Я же только вчера принес, Викентий Павлович, – откладывая с сожалением книгу, отозвался Юра.
Сперанский нахмурился.
– Лишний фунт масла в доме не помешает… Иди! – В его голосе прозвучали металлические нотки.
Юра оделся, взял корзинку и неторопливо вышел со двора.
– И пожалуйста, побыстрее! – бросил Юре вдогонку Викентий Павлович. Но Юра не прибавил шагу, всем своим видом показывая, что ему уже на-
чинают надоедать эти поручения.
Бинский встретил Юру своим обычным дурацким возгласом:
– А, кадет пришел! Раздевайтесь! Будем пить чай!
Юра привычно снял курточку и покорно вышел на кухню. Он даже не успел сделать глоток, как вернулся Бинский со свертком в руках.
– Держите масло, кадет! Викентию Павловичу желаю здравствовать. Ксении Аристарховне тоже нижайший поклон. – И проводил Юру на улицу.
Неподалеку от Федоровской церкви Юра увидел мальчишек, которые играли в «чижа». Юра хорошо знал все тонкости этой игры и поэтому, присев в сторонке на камешках, стал наблюдать за ходом мальчишечьего состязания. Пожалел, что не может сам принять участие в игре, так как пришлось бы надолго застрять здесь.
Затем он прошел мимо церкви и хотел было свернуть к трамвайной остановке, но увидел знакомого, воспоминание о котором вызвало в его душе странное беспокойство. По малолюдной улице быстро шагал весовщик Ломакинских складов Загладин.
Юра остановился, даже уже открыл рот, чтобы поздороваться с ним, да так и застыл, пораженный: следом за Загладиным, на некотором удалении, вразвалочку шел, глазея по сторонам, еще один Юрин знакомый… чекист Семен Алексеевич. Да-да, Юра не мог ошибиться – он самый, Семен Алексеевич, в том же потертом бушлате, что и тогда в Очеретино! Только теперь не висел у него через плечо маузер во внушительной деревянной кобуре и из-под расстегнутого бушлата скромно выглядывала косоворотка, а не тельняшка.
Юра спрятался за угол дома, затаился и, выждав время, осторожно выглянул. Загладин стоял нагнувшись, завязывая шнурок ботинка. Семен Алексеевич тоже остановился, засунул руки в карманы и с независимым видом разглядывал фасад ничем не примечательного дома. Юрино сердце тревожно забилось в предчувствии необыкновенного приключения. Его окончательно осенило: эти двое как-то связаны друг с другом. Впрочем, почему «как-то»? Яснее ясного: Семен Алексеевич выслеживает Загладина.
И тотчас же пришло решение. Юра уже и раньше догадывался, что в доме Сперанских кроме видимой, размеренной жизни идет и другая, вкрадчивая, непонятная, связанная с тайной. Об этом свидетельствовали и визит позднего гостя, и красноречивое молчание родных при его появлении, и таинственнее недомолвки при разговорах с тетей Ксеней, и многое другое. Обидно, конечно, что его в эту жизнь не пускают, может быть, от неверия в его силы, может, берегут от неприятностей. Но вот сейчас, когда нужно проявить выдержку и сметку, он непременно докажет свое право участвовать в ней – он найдет, он должен найти способ предупредить Загладина о слежке. Да-да, он пойдет незаметно следом, улучит момент и шепнет Загладину о чекисте, а сам как ни в чем не бывало отправится дальше!
Юра еще раз опасливо выглянул из-за угла дома: Заглавии уже маячил где-то в конце улицы, Семен Алексеевич приблизился к нему почти вплотную. Юра бросился следом, стараясь держаться в тени улицы, под деревьями. Так они все трое миновали несколько улиц, словно связанные между собой невидимой нитью.
Потом Загладин, видимо не замечавший слежки, свернул на Сенной базар. И тут в людском водовороте Юра потерял из виду и его, и Красильникова. Он в отчаянии бросался то в одну, то в другую сторону… Ну как же так? Как же он мог зазеваться? Что же теперь будет? Что будет?
А вокруг бурлил, качался из стороны в сторону, зазывал кого-то и кого-то проклинал базар. И над всем этим бестолковым галдежом висело ослепительно яркое украинское солнце.
