И. Болгарин - Адъютант его превосходительства
Вопросы, вопросы… на которые не было ответа. И Ковалевскому вдруг очень захотелось увидеть своего бывшего адъютанта, посмотреть ему в глаза, убедиться, что тот унижен разоблачением, что сожалеет, раскаивается…
Сопровождали командующего к Кольцову полковник Щукин и два офицера контрразведки.
По крутой каменной лестнице, вытертой ногами заключенных, они спустились в подвал. Прошли по длинному коридору с низко нависшими сводами. Тускло сочили какой-то болезненно-золотушный свет густо зарешеченные лампы; едва освещая стены, потемневшие от времени и идущей, казалось, из недр земли сырости.
Стояла каменно-неподвижная тишина. Ее нарушал лишь гулкий стук шагов.
У небольшой железной двери Ковалевский на мгновение приостановился, и Щукин, предупредительно опередив его, толкнул дверь. Неохотно, медленно проскрипели ржавые петли – и открылась небольшая комната без окон с зелеными от сырой старости стенами.
Ковалевский, щуря глаза и напрягая зрение, осторожно спустился по ступеням вниз и увидел Кольцова.
Кольцов устало сидел на узком тюремном топчане в том же разорванном на плечах, расстегнутом мундире. На лице у него страшно чернели ссадины, на губах запеклись черные струпья – от этого лицо Кольцова было неподвижным и напоминало маску.
Только в живых глазах билась непокоренная дерзость. Щукин, остановившись на ступеньках, с любопытством следил за выражением лица Ковалевского. Ему было интересно, какое впечатление произведет на командующего эта необычная встреча, но, кроме сосредоточенного и отчужденного внимания, на лице генерала он ничего не заметил.
– Николай Григорьевич! – повернулся к Щукину Ковалевский. – Я просил бы вас оставить нас одних.
Щукин мгновение стоял в нерешительности, потом, бросив быстрый взгляд на Кольцова, учтиво склонил голову и вышел из камеры.
Проводив Щукина выжидательным взглядом, Ковалевский затем грузно сел на скамейку и некоторое время молча и недоуменно, как на странного незнакомца, смотрел на Кольцова. В тишину камеры как бы втекал гул отдаленной канонады. Глуше отзвуки ее явственно слышались здесь, в подвале. Затем Ковалевский, не поднимая головы и не глядя на Кольцова, тихо и доверительно заговорил:
– На допросах вы не сказали, но, быть может, скажете мне: где Юрий? Вы ведь понимаете, что меня тревожит его судьба.
Кольцов сочувственно посмотрел на Ковалевского, жалея его.
– Не беспокойтесь, ваше превосходительство. Он – в надежных руках. Теперь Ковалевский поднял голову, из-за пенсне на Кольцова смотрели очень смирные и мелкие глаза.
– И это все, что вы мне скажете?
– Да, ваше превосходительство! – твердо ответил Кольцов и, подумав, добавил: – Юрий – хороший мальчишка. Он разберется во всем и выберет в этой жизни правильную дорогу.
– Он что, знал, кто вы? – удивленно спросил Ковалевский.
– Знал, ваше превосходительство.
– Бож-же! Сын дворянина, офицера русской армии!.. Могу я себе представить, какую вы уготовили ему судьбу!..
Ковалевский поднялся со скамьи, медленно взошел по ступеням, обернулся. Внимательно и печально посмотрел на Кольцова.
– Не понимаю!.. – опять тихо сказал он. – Не понимаю!.. Вы – боевой, заслуженный офицер русской армии… вас ждало блестящее будущее… Как это произошло? Почему вы пошли в услужение к большевикам?!
На лице Кольцова мелькнула едва заметная, почти веселая усмешка.
– Зачем же – в услужение, ваше превосходительство? Я сам большевик.
Ковалевский рывком открыл дверь камеры и сухо добавил:
– Завтра вас отправят в Севастопольскую целость и предадут военно-полевому суду.
– Я знаю, ваше превосходительство, меня ждет виселица.
И клянусь вам, ничего не боюсь и ни в чем не раскаиваюсь.
– По традициям русской армии вас, как офицера, расстреляют.
Ковалевский постоял еще немного и медленно пошел по коридору.
– Владимир Зенонович! – окликнул его Кольцов, и Ковалевский с какой-то внутренней надеждой остановился. – Я думаю, Владимир Зенонович, что последнее слово останется всетаки за нами, – сказал Кольцов. – Да вы и сами в этом, кажется, начинаете убеждаться… Слышите?
Кольцов поднял глаза вверх, невольно прислушиваясь к далекому гулу фронтовой канонады. Она глухо перекатывалась, точно по крыше здания кто-то передвигал тяжелые валуны.
– Я уважаю фанатизм… но до известных пределов, – сказал Ковалевский. – Вам-то что от того, что красные победят? Вы к тому времени уже будете прахом!..
И Кольцов еще долго слышал шаги командующего, шаркающие, бессильные, стариковские шаги. Это были шаги побежденного…
