Виктория Дьякова - Маркиза Бонопарта
Лиз отпрянула, Анненков отпустил ее пальцы, повернувшись к старику.
– Вона полыхает, – как ни в чем не бывало продолжал тот, тыча крючковатым пальцем в тусклое оконце.
– Я хочу посмотреть, – Анненков сделал движение, чтобы подняться.
– Нет, нет, Алеша, нельзя, – протестовала княгиня.
Но бывший ротмистр (в Тарутино Алексей узнал, что за Бородинскую баталию ему сразу присвоено звание полковника) все же настоял на своем и, придерживая рану, опираясь на руку Лиз, вышел на крыльцо. Все, кто находился в русском лагере, как один тоже вышли на улицу и смотрели в сторону Москвы. Она полыхала. Страшное зарево стояло над городом, переливаясь всеми цветами радуги. Послышались крики ужаса и плач.
– Что же это?! Что же такое?! – спрашивали, обращая свои взоры к военным, мужики и бабы. – Неужто пропадем мы все? А?
Склонившись над клюкой, старик спросил у Лиз, утерев слезинку с подслеповатых глаз:
– Как же так, матушка? Я с батькой твоим на турка ходил, двух Егориев солдатских имею, а вот знать не знал, что у нас на Руси солдатушек, оказывается, нехват. Коли ж мало вышло войска, чтобы остановить Аполиена ентого, чего ж мужичье не кликнули? Все бы пошли! Я б и то пошел, коли мне хотя бы дубину дали, или бы косу свою взял – все одно чем шеи-то лиходеям рубить…
Услышав упрек, Лиз склонила голову и закуталась в шаль, Алексей теснее прижался к ней.
– Ничего, дед, – княгиня, казалось, едва выговаривала слова – так перехватило у нее горло от жалости к Москве. – Ничего. Отплатим мы французу за все. Пусть потешится. Все же мы стоим здесь: и ты, и я, и главнокомандующий наш, и у всех сердце заходится. И армия у нас есть, и сила будет… Вот тогда и рассчитаемся. Скоро уже. Погоди.
– Да я-то погожу, – ответил со вздохом старик. – Он бы погодил маленько, Аполиен-то…
– Тебе надо вернуться в дом, – Лиз повернулась к Анненкову, заботливо поправляя повязку у него на груди. – Прохладно делается. Идем?
Алексей кивнул, но едва они зашли в сени, как он неловко обнял ее, прижав в полутьме к влажной, бревенчатой стене. Горячие, страстные губы коснулись ее шеи…
– Алеша, увидят, увидят нас, – прошептала Лиз, но дыхание ее замерло.
– Кто увидит? – ответил он. – Дед твой, солдат? Пусть смотрит… – Он поднял голову, глаза его, потемневшие, яркие, взглянули в лицо княгини. – Сашка Голицын нам избушку сыскал. Говорит, недалеко, на озере стоит, брошенная. Жил там, видно, отшельник какой, да ушел ныне… Пойдем туда, Лиз…
– А ты уж и Сашку Голицына послал, чтоб время не терять, – не скрыла улыбку Лиз, проводя руками по его широким, сильным плечам.
– Я не посылал – он сам. Помнит, как у него на съемной квартире в Петербурге встречались с тобой тайком, когда от императорских соглядатаев деться некуда стало… Его Михайла Ларионович с Карлушей Толем послал позицию у Тарутино осмотреть, так вот он и осмотрел, и Михайле Ларионовичу – хорошо, и – нам. Идем, идем, Лиз! Истосковался я… – Он снова сильно прижал княгиню к себе.
Серебряная заколка, сдерживавшая на затылке длинные, тяжелые волосы Лиз, выскользнула, и они вуалью упали вперед.
– Так рана же, Алеша, – попыталась возразить княгиня, сама ощущая, как тает ее сопротивление…
– Ты о ране не думай, – усмехнулся он, – она мне не помешает… Так придешь? Сейчас же…
– Приду, – выдохнула княгиня…
Когда Анжелика, разыскав наконец доктора Шлосса, – он ставил горчичник простудившемуся сильно генералу Барклаю, – привела того в госпитальную избу, где оставила Анненкова, гусарского офицера там не оказалось.
– Где же раненый, которому плохо, – недовольно поморщился немец, поправляя очки. – Стоило ли отрывать меня от дела, мадам? – выговаривал он Анжелике по-французски.
На печке, занимавшей половину горницы, зашевелились и вскоре показался дед, который, потирая нос, с удивлением воззрился на Шлосса.
– А чаво надобно, любезный? – спросил он скрипуче. – Али кого?
– Где полковник Анненков? – четко разделяя на западный манер слова, спросил у того доктор. – Куда подевался?
– Так куды он подевался, – пожал плечами дед, – я того не знаю. Вот схватил одежу свою с ентими, с эполетами, значит, и ускакал. Они ж молодые – шустрые. Ускакал – и все. А куды – не сказывал. Вы если голодны, так на столе там старуха моя молока справила, каравая медового, а в печи – щи… Кушайте на здоровье, – невозмутимо говорил дед, снова укладываясь на полати. – Ну а я сосну, покуда они обратно не примчались. – С печи послышался монотонный храп.
* * *Река Нара у Тарутино неглубока и неширока, правый берег ее – нагорный, крутой и высокий, а левый – пологий, окруженный лесами и врезающимся в них множеством небольших озер. У одного такого озерца, чистого и мелкого – так что каждый камушек на дне видно в воде, – и расположился крохотный домишка с двумя окошками, заколоченными досками, который и отыскал вездесущий сообразительный штаб-ротмистр Сашка Голицын.
Вокруг озера густо разрослись ивняк и осока. К избушке по самой воде вели деревянные мостки. Княгиня Лиз, приподняв подол платья, осторожно ступила на них и, вскрикнув, чуть не упала в воду – у самых ее ног плеснула гладкая, блестящая выдра и, показав княгине мелкие острые зубки, скрылась в осоке. Лиз засмеялась.
Весь противоположный берег Нары золотился в закатных лучах. По темно-серой озерной ряби бежали розовые блики. Осторожно пройдя по мосткам, Лиз подошла к избушке и тут ее снова обрызгали – прохладная вода попала на лицо, и не успела Лиз опомниться, крепкие сильные руки – те, которые она узнала бы всегда, пусть даже мир перевернется и покатится в бездну, – подхватили ее и перенесли на сушу…
– Мадам Лиз, – услышала она негромкий голос, и Анненков наклонился к ней, целуя ее висок. – Я вас здесь жду…
– Ты сумасшедший, Алешка, – Лиза слегка ударила рукой по новеньким полковничьим эполетам, поблескивающим на его плечах, и прислонилась щекой к мягкой морде барса, свисающей впереди.
Алексея снова зачислили в лейб-гвардию, и он вернул себе прежний алый мундир, который в самом начале войны так легко поменял на коричневый, ахтырский…
– Ваша светлость сама убедится, что рана – ерунда, и ее наслаждение нисколько не пострадает от происков французских кирасир, – засмеялся он. – И даже артиллеристов…
– В этом я как раз не сомневаюсь…
Душистое свежее сено, набросанное в полутемной горнице на полу, приняло их обоих. Лиз успела заметить, как голубеют в свете тонких розовых лучей, пробивающихся в щели между досками, еще не увядшие васильки.
Несколько мгновений Алексей молча смотрел на нее – темные волосы упали ему на лоб. Сумрак, царящий вокруг, передавал ему запах женщины, знакомый ему с юных лет: нежный аромат персиковых и клубничных саше, которые служанки всегда добавляли в воду для княгини, смешивался с горьковатым, тревожащим душу запахом полыни и ковыля крымских степей, где прошло детство Лиз, – немного солоноватый привет Черного моря, соединенный с тем болотным и сырым воздухом, что ни с чем не спутаешь, с воздухом Петербурга…
