Сергей Бузинин - Последняя песнь Акелы-3
— Ну со мной-то особо не посекретничаешь, — криво ухмыльнулся старик, — и откровенничали они потому как выбора другого у них не было. Впрочем, как неделей до этого времени сокровища не нашлось — зулусы на хвосте сидели. Пока удирали да отбивались — далеко забрались, а там и я им повстречался. Во-о-о-т… А потом им не до разговоров стало — мертвые — оне народ не болтливый…
— И теперь ты хочешь… — внезапно охрипшим голосом просипела Полина, — что бы я…
— Именно, — удовлетворенно кивнул Чернов, набулькивая вина в свой бокал. — Завтра сведу тебя с верными людишками, день-два на сборы и айда, за камешком.
— А как мы камешек отыщем, — привередливо поморщилась девушка, — эти людишки меня к тебе возвернут или там же, подле лунного камешка, ножичком по горлышку?
— Нет, — отхлебнув из бокала, расслаблено потянулся Чернов, — не бойся. Люди верные…я им верю…
— Хорошенькое дело! — возмущенно вскинулась Полина. — Людям верит он, а по бушу и заброшенным городам шариться буду я?! Не-е-ет, дядюшка, коль к черту на рога меня отсылаешь, то пойду я с тем, кому я доверяю…
— Ну и где я тебе этого Пелевина сейчас сыщу? — понятливо хмыкнул Чернов, насмешливо глядя на нахохлившуюся племянницу. — Он, может, в армию уже записался или вовсе из Претории восвояси подался…
— Здесь он, — упрямо буркнула Полина, что-то вычерчивая черенком вилки на скатерти. — Здесь, в Претории, я точно знаю.
— Коли здесь, так отыщем, — устало зевнув, Чернов небрежно облокотился на угол стола. — С утра Дингане по кабакам отправлю. Но смотри, племяшка, если ты кому-нибудь, хоть слово…
— Голову отрежешь? — пренебрежительно фыркнула Поля, раздумывая о чем-то своем.
— Всё б тебе развлекаться, — угрюмо буркнул Чернов, выбивая пальцами дробь по столешнице. — . Найму в католической миссии двух теток посуровей, и поедешь в Европу, как миленькая.
— Вот еще! Миленькие в Европу не ездят, они оттуда бегут! — возмущенно вскинулась девушка, упершись руками в бока. — Дядя! Какие могут быть католички?! Я православная!
— Хорошо, — глядя на разъяренную племянницу, Чернов меланхолично пожал плечами, — найму трех…
Не найдя достойного ответа, Полина показала дяде язык и, стянув со стола перезрелый банан, нарочито неуклюже переваливаясь, затопала к выходу. Взявшись за вычурную дверную рукоять, девушка, словно прислушиваясь к внутреннему голосу, ненадолго замерла и зачем-то вновь подошла к столу. Вытащив из дядиного коробка пару спичек, Полина что-то вымерила на карте и с крайне задумчивым видом развернулась к Матвею:
— Я вот думаю, думаю, и никак одного понять не могу, — Полина, перекидывая банан из ладони в ладонь, словно апаш нож, вопросительно взглянула на дядю. — А на кой чё… в общем, на кой именно я тебе сдалась? Расстояния не шибко большие, люди верные у тебя есть, сходил бы да сам нужный камешек того: прихапшил… Так нет, аж во Францию телеграмму направил да меня вытребовал? Ну и pourquoi?
— Да тут оно, знаешь, какое дело, — потупившись и нервно почесывая грудь, смущенно пробормотал Чернов. — Оно, вроде, как и чепуха да суеверия, но вот в чем закавыка… — Старик покосился на выжидательно постукивающую туфелькой по полу Полину, вздохнул и продолжил: — Суагилье, ну, профессор который, уверял, что камни из тайника только девка взять и может. А и как такому не поверишь — человек он шибко ученый, чтоб врать. Да и под зула мутвой[20]…
— Под чем? — непонимающе дернув щекой, перебила Полина.
— Под тем! — неожиданно зло огрызнулся Чернов. — Под зула мутвой! А что это да как, тебе того знать не надо! В общем, не мог он обмануть. Вот и выходит, Полинка, что нынче тебе голову в пекло сунуть придется… И желания большого тебя в буш отправлять у меня нет, да делать нечего…
— Так, может, и без лунной каменюги как-нибудь перебьемся? — с отсутствующим видом пробормотала Полина, — чай, и без тех алмазов закрома от сокровищ ломятся? Или промотал все до последнего?
— Коли бы дело только в деньгах стало, — мрачно пробурчал Чернов, разглядывая заляпанный легочной кровью платок, — и без тебя бы обошлись. Да только камень тот не только как солитер ценен, он еще и от хворей избавляет. А я б еще десяток-другой годков пожил… Так что, если без камня, внуков, как ты говоришь, факт — не увижу.
19 мая 1900 года. Претория. Трактир «Гордость Цване».Как водится, похмельное утро нагрянуло внезапно. И, как всегда, на несколько часов раньше, чем того хотелось. У-у-у, чёрт, настырное какое! И чего, спрашивается, неймется?! Могло бы и до завтра подождать. А лучше — до послезавтра.
Слепо отмахнувшись от солнечных лучей, впившихся в неподъемные веки, словно игривая кошка в бабушкин клубочек, Алексей героическим рывком поднялся с лежанки и по стеночке побрел в дальний комнаты. Если верить памяти (а это та еще изменщица!), вчера там висел умывальник. Алексею повезло: полнехонькая бадья поджидала его на прежнем месте. Вдоволь нахлебавшись теплой, отдающей оцинкованным железом воды, траппер разведанным маршрутом добрел до койки и рухнул лицом в одеяло. Спать не хотелось, хотелось водки и определенности. Поскольку спиртного в наличии не было, из глубин памяти стали лениво выкарабкиваться размытые воспоминания о вчерашнем вечере.
Первой почему-то вспомнилась рожа мертвецки пьяного французика, мирно почивающего в остатках мясной закуски. Зрелище розоватой, с залысинами, черепушки в обрамлении багровых потеков соуса, своей чрезмерной анатомичностью вызывало рвотные позывы, и Алексей, мотая головой, словно ретивый жеребец в загоне, поспешил от неё избавиться. В результате избавился еще и от остатков вечерней трапезы и вновь потащился к умывальнику. Теперь на четвереньках.
С трудом взгромоздив непослушное тело на койку и, придав ему горизонтальное положение, траппер изнеможенно прикрыл глаза и вознамерился подремать, как вдруг вспомнил странные, в непривычной манере выстроенные и под незнакомую музыку озвученные слова:
И когда вода отступит назад,
Берег выйдет и откроет героя,
Берег выйдет и откроет врага,
Их по-прежнему останется двое…
Опасаясь трясти головой или вообще как-либо шевелиться, Алексей осторожно покопался в памяти. Безрезультатно. Слова и мелодию он помнил хорошо, а где, когда и от кого их услышал — нет. Память, игнорируя робкие хозяйские потуги достучаться, дрыхла самым бессовестным образом. Или искусно притворялась. То ли устав от настырных поползновений, то ли сжалившись над бедолагой, подсознание лениво выдало, что песню траппер слышал вчера в кабаке и, решив, что на сегодня подвигов достаточно, вновь погрузилась в спячку. С трудом протиснувшись мимо ленивой товарки, на поверхность выбралась ассоциативная память. Алексей обрадовался было случайной союзнице, но всмотревшись в показанные ею картинки, стыдливо шмыгнул носом и затих.
