Александр Дюма - Графиня де Шарни
Получив такой ответ, муниципальные гвардейцы перенесли кровать дофина в комнату матери, не расстававшейся со своими детьми вплоть до того дня, когда ее осудил Революционный трибунал, так же как короля осудил Конвент.
Необходимо было подумать о том, как поддерживать с королем связь вопреки его одиночному заключению.
И снова за это взялся Клери, рассчитывая на помощь Тюржи, лакея королевы и принцесс.
Тюржи и Клери, исполняя свои многочисленные обязанности, встречались то тут, то там; однако муниципальные гвардейцы строго следили за тем, чтобы они не разговаривали. «Король чувствует себя хорошо», «Королева, принцессы и дофин чувствуют себя хорошо» — это были фразы, которыми они только и успевали переброситься.
Но вот однажды Тюржи изловчился и передал Клери записочку.
— Мне сунула это в руку мадам Елизавета вместе с салфеткой, — шепнул он своему коллеге.
Клери бегом бросился с запиской к королю.
Буквы в ней были наколоты булавкой: узницы уже давно были лишены и чернил, и перьев, и бумаги. В записке были две строчки:
«Мы чувствуем себя хорошо, брат.
Напишите нам».
Король написал ответ (с того времени как начался процесс, ему возвратили перья, чернила и бумагу).
Он передал Клери незапечатанное письмо со словами:
— Прочтите, дорогой Клери: вы увидите, что в записке нет ничего, что могло бы вас скомпрометировать.
Клери почтительно отказался и, покраснев, отвел руку короля с запиской.
Десять минут спустя у Тюржи уже был ответ.
В тот же день Тюржи, проходя мимо приотворенной двери Клери, бросил к его кровати клубок ниток; в нем была спрятана вторая записка мадам Елизаветы.
Таким образом был найден способ связи.
Клери замотал в тот же клубок записку короля и спрятал его в посудный шкаф; Тюржи нашел клубок и положил ответ в то же место.
Так продолжалось несколько дней; однако всякий раз, как камердинер представлял королю новое доказательство своей преданности и ловкости, король качал головой:
— Будьте осторожны, друг мой, вы подвергаете себя опасности!
Способ этот в самом деле был весьма ненадежен, и вот что придумал Клери.
Комиссары передавали королю свечи в перевязанных бечевкой пакетах; Клери тщательно собирал бечевки, а когда их у него накопилось достаточно, он доложил королю, что придумал более надежный способ связи: необходимо было спустить бечевку мадам Елизавете; мадам Елизавета, окно которой было расположено как раз под окном небольшого коридора, смежного с комнатой Клери, могла бы с наступлением темноты переправлять свои письма, привязав их за веревочку, и тем же способом получать ответы короля. Все окна были защищены навесами, и потому письма не могли упасть в сад.
Кроме того, на той же бечевке можно было спустить перья, бумагу и чернила, что освободило бы узниц от необходимости вести переписку при помощи булавок.
Так у пленников появилась возможность ежедневно обмениваться новостями: королева и принцессы получали сообщения от короля, а король — от них и от сына.
Вообще же Людовик XVI заметно пал духом с тех пор, как предстал перед Конвентом.
По общему мнению, существовало две возможности: либо, следуя примеру Карла I, историю которого Людовик XVI так хорошо знал, король откажется отвечать на вопросы Конвента, либо если он и станет отвечать, то свысока, гордо, от имени монархии, не как обвиняемый на суде, а как дворянин, отвечающий на вызов и поднимающий перчатку противника.
К несчастью для себя, Людовик XVI по природе своей не был королем в полном смысле этого слова, и он не смог остановить выбор ни на одной из этих возможностей.
Как мы уже сказали, он отвечал заикаясь, плохо, робко, и, чувствуя, что из-за неведомо как попавших в руки его врагов бумаг он запутался, несчастный Людовик в конце концов потребовал защитника.
После бурного обсуждения, последовавшего за уходом короля, просьбу решили удовлетворить.
На следующий день четыре члена Конвента, назначенные по этому случаю комиссарами, явились к обвиняемому, чтобы узнать, кого он выбрал своим адвокатом.
— Господина Тарже, — отвечал тот.
Комиссары удалились, после чего г-н Тарже получил уведомление об оказанной ему королем чести.
Неслыханная вещь! Человек, занимавший значительное положение, бывший член Учредительного собрания, один из тех, кто принимал самое деятельное участие в составлении конституции, — человек этот испугался!
Он трусливо отказался, бледнея от страха перед своим веком, чтобы краснеть от стыда перед грядущими поколениями!
Однако на следующий день, после того как король предстал перед судом, председатель Конвента получил следующее письмо:
«Гражданин председатель!
Я не знаю, предоставит ли Конвент Людовику Шестнадцатому возможность иметь защитника и позволит ли он королю выбрать его по своему усмотрению; в этом случае я желаю, чтобы Людовик Шестнадцатый знал, что, если его выбор падет на меня, я готов предоставить ему свои услуги. Я не прошу Вас сообщать Конвенту о моем предложении, так как я далек от мысли, что являюсь лицом достаточно значительным для того, чтобы он мною занимался; но прежде я дважды призывался в совет того, кто был моим государем, и, поскольку в те времена это считалось большой честью для любого человека, я должен ему отплатить той же услугой теперь, когда многие находят это опасным.
Если бы я знал, как сообщить ему о своем решении, я не взял бы на себя смелости обращаться к Вам.
Я подумал, что только Вы, занимая пост председателя, сможете найти способ передать ему мое предложение.
Примите уверения в искреннем моем к Вам почтении, и т. д.
Мальзерб».В то же время пришли просьбы еще от двух человек; одна — от адвоката из Труа, г-на Сурда́. «Я готов, — не побоялся написать он, — защищать Людовика Шестнадцатого, потому что верю в его невиновность». Другое письмо было получено от Олимпии де Гуж, странной южанки-импровизаторши, диктовавшей свои комедии, потому что, как говорили, она была неграмотной.
Олимпия де Гуж стала защитницей женских прав; она хотела добиться для женщин пра́ва наравне с мужчинами быть депутатами, принимать участие в обсуждении законов, объявлять мир или войну, и она подкрепляла свои претензии возвышенными словами: «Почему женщины не поднимаются на трибуну? Ведь всходят же они на эшафот?!»
Она в самом деле взошла на него, несчастное создание; но в ту минуту, когда читали приговор, она снова стала женщиной, то есть существом слабым, и, желая воспользоваться послаблением в законе, заявила, что беременна.
