Николай Свечин - Московский апокалипсис
Как стемнело, Пунцовый ушёл за штабс-капитаном. А к Силе Еремеевичу явился крепкий молодец с солдатскими усами и прямой, как доска, спиной. Это оказался начальник рогожских партизан вахмистр Бершов.
Командиры уселись в углу за самоваром, разложили какие-то бумаги. Вскоре егерь подозвал Петра. Оказалось, готовится нападение на станок, фабрикующий фальшивые ассигнации.
Бершов рисовал план.
— Вот церковь Святого Николая в Ямах. При ней лесной склад, там и поставлен станок. Размером он напримерно с русскую печку. Охраняют хорошо, и днём и ночью. Забраться туда незаметно и поломать станок караул не даст.
Отчаянов нахмурился.
— А если заметно забраться?
— Ещё хуже дело выйдет, Сила Еремеевич. Позадь склада большой дом чуть не с казарму, в нём квартирует пехотная рота. Неполного составу, но человек со сто наберётся. Как с сотней совладать? Нас девять штыков да ваших шесть — не сдюжим.
— И что вы предлагаете, Осип Мартыныч?
Вахмистр хитро сощурился.
— Надо не станок истребить, а бумагу к нему.
— Какую ещё бумагу?
— А ту, Сила Еремеевич, на которой фальшивки печатают.
— Ну? Поясните, Осип Мартынович.
— Вот! — Бершов вынул из кармана скомканный бумажный лоскут и протянул собеседнику. — Видите? Она особливая. Наощупь даже чувствуется. Будто опойка тончайшей работы. Гладкая, с отливом. Любой мужик, кто хоть раз ассигнацию в руках держал, такую бумагу отличит.
Егерь потёр лоскут в пальцах и согласился.
— Да, не спутаешь.
— Вот! А лежит эта особливая бумага в церкве, в приделе Иоанна Богослова. Оттудова её французы и забирают по надобности.
— Теперь понимаю вас, Осип Мартынович! — улыбнулся Отчаянов. — Бумага охраняется не так, как станок?
— Да можно сказать, что никак не охраняется. В церкве эти ироды устроили шорную мастерскую. Замок с улицы навесили, да и всё. По двору ходят часовой с подчаском, но в переулок не глядят. Залезть оттудова ничего не стоит. Заодно и мастерскую с кожами спалим.
Унтер-офицер задумался.
— Неохота храм Божий жечь… Нет ли другого плана?
— Иначе никак. Только людей зря погубим.
— А вдруг у них особенной бумаги ещё где запас?
— Того мы не знаем, но по уму ежели рассудить, то едва ли. Вещь редкая, дорогая, хранится при станке неподалёку. Из самой Франции везли, не иначе. Спалим её — станку конец. На газетной бумаге ассигнации не сделаешь — мужики не примут!
— Соглашусь, Осип Мартынович. Что требуется от нас?
— Один хороший стрелок, чтобы не подпускал гарнизон к церкви. Как она загорится, солдаты полезут тушить. А там их — рота! Хотя бы на пять минут задержать…
— Сам встану. Ещё чего?
— Зажигательных снарядов ни одного не осталось, все потратили. А надобно так запалить, чтобы через те самые пять минут тушить было уже бесполезно.
Егерь отошёл в угол, порылся и принёс два чурака. Пётр узнал их — точно такой же он видел второго сентября в руках у «хозяина Бутырки».
— Аглицкое изобретение, — пояснил егерь Ахлестышеву. — В воде горит! Внутри смесь серы, пороха и фосфора.
— Откуда они взялись? — спросил каторжник, осторожно трогая загадочный снаряд.
— Граф Ростопчин спроворил. У него в имении, в Воронове, немец Шмидт много таких выделал.
— Значит, этим Москву и спалили?
— Палили, чем попало, и этим тоже.
Поужинав толокном с холодной говядиной, партизаны начали собираться на вылазку. Сила Еремеевич подозвал Ахлестышева с Батырем, дал им по французскому ружью и стал учить заряжать.
— Значит, так. Берёте ружьё, ставите на приклад. Вынимаете из сумки бумажный патрон. Скусываете верх, пулю удерживаете зубами, а порох сыплете в дуло. Но не весь! Оставьте немного покласть на полку. Засыпали и там и там, полку закрыли. В дуле уминаете порох шомполом, старательно. Теперь достаёте пулю и туда же её, следом. Сызнова уминаете, чтобы твёрдо прилегала. И в последнюю очередь забиваете сверху пыж — тую самую бумажку, в которой патрон лежал. Спускаете огниво на полку. Всё, оружие к выстрелу готово. Только делать это нужно будет быстро и в темноте. Я стреляю — вы заряжаете. Поняли?
— Так точно, господин унтер-офицер!
Затем егерь, как всегда, выстроил отряд и сказал:
— Это, ребята, вахмистр Бершов. Партизанит на Рогоже. Так, что от французов только клочья летят. Этой ночью он с людьми жгут церкву. Так надо. В ей бумага лежит, из которой бонапарты фальшивые ассигнации выделывают…
«Отчаянные» вздохнули, но промолчали — начальству виднее.
— Наша задача — прикрыть огнём. Там сто человек пехоты. Как полезут тушить — не давать! Вы заряжаете, я стреляю. Уходим, только когда разгорится. Бершов о том сигнал даст. Ну, с Богом!
Рогожский партизан повёл арбатских коллег в обход, через пустое Замоскворечье. Наплавные мосты французы по ночам не охраняли, боялись нападения. Поэтому на правый берег они перешли по Никольскому мосту, а затем по Краснохолмскому проникли в Таганку. По реке дул холодный ночной ветер, над головами сновали летучие мыши. Уложенные прямо на воду брёвна качались под ногами, зачерпывая речную волну. С Таганки партизаны направились в Рогожу. Пока шли, стало уже светать. Бершов спрятал отряд на Вокзальной улице. Она называлась так из-за Воксала — знаменитого в довоенной Москве увеселительного места известного антрепренёра Медокса. Сад с качелями, музыкой и песенниками, большой корпус для балов и концертов… Пётр не раз бывал здесь в мирное время. Теперь вокруг всё выгорело, лишь несколько домов стояли посреди пепелища. В одном из них, принадлежащем богатому ямщику-беспоповцу, и укрылись «отчаянные». Здание было на каменном жилье[56] с мезонином, и его целиком занимали пехотинцы из немецкого герцогства Берг. Хозяин с семейством ютились в подвале, там же спрятали и партизан. Весь день они просидели взаперти, в тесноте и духоте. Ямщик разорился от пожара и жил теперь впроголодь. В обед он, извинившись перед гостями, выставил лишь большую миску тюри из кваса с воблой и сухарями. Сказал сокрушённо:
— Эх… Пришли бы вы ко мне месяц назад… Птичьего молока разве не было, а теперь… В одном кармане Иван Тощой, а в другом Марья Икотишна.
— Месяц назад, дядя, ты бы нас и на порог не пустил, — ухмыльнулся егерь.
— А правда, — согласился ямщик. — Мы, рогожцы, наособицу живём, никониан сторонимся. Война всё перемешала. Думал ли я, что научусь людей резать? Оказалось, оно и не трудно даже… Правда, люди ли это? Вона что с Москвою сделали, столько горя принесли.
— Да… Придётся, дядя, вашу церкву спалить…
— Опять скажу — война! Прогоним антихриста — новую выстроим. Кто переживёт, тот и будет в ней молиться.
