И. Болгарин - Адъютант его превосходительства
Изумленный и заинтересованный Ковалевский развел руками?
– Помилуйте, Николай Григорьевич, бразильский консул… агент французской разведки… и все это в одном лице?! Невероятно! Похоже на сюжет из бульварного романа!
Щукин посмотрел на командующего и без тени улыбки ответил:
– Как вы сами понимаете, Владимир Зенонович, меня не интересует граф Лирро, как таковой. Но у него есть организация, которая ведет подрывную работу против большевиков. С помощью Киевского центра я хочу наладить контакт с этой организацией и в определенный момент использовать и ее как ударную силу!..
Ковалевский встал из-за стола и, заложив руки за спину, стал взволнованно прохаживаться по кабинету. Перспектива, которую обрисовал полковник Щукин, все больше нравилась ему. Планы этого холодного и расчетливого человека опирались на такой же холодный, математический» расчет. И он стал постепенно свыкаться с обнадеживающей мыслью, что Киев, возможно, будет взят малой кровью.
…Кольцов сидел в приемной один. Часы на стене мерно и бесстрастно отсчитывали время. Невозмутимое, кабинетное время. Нужно было успеть прочитать и отсортировать корреспонденции, наметить нужные, требующие неотложного внимания вопросы. Он так задумался, что едва расслышал, как за спиной раздались тихие, вкрадчивые шаги. Так ходит только Микки. И действительно, это был Микки – волосы тщательно причесаны, на лице веселая улыбка.
– Микки, где вас носит все утро?! – возмущенно сказал Кольцов, подымаясь из-за стола.
– Ах, извините, Павел Андреевич! Вчера Рябушинсмий в «Буффе» давал банкет… по случаю… – тасуя над столом телеграммы, в восторге рассказывал Микки, – по случаю чего, не помню… хоть убей, не помню… Ах да, телеграммы из аппаратной я захватил… свежие… – весело говорил Микки, и глаза, и губы – все лицо его смеялось, он находился в преотличном настроении.
Дверь кабинета стремительно распахнулась, и через приемную прошли Ковалевский и Щукин.
– Если кто будет спрашивать, я у генерала Деева, – сказал Ковалевский, ласково улыбнувшись адъютанту. Кольцов тоже улыбнулся глазами Ковалевскому в знак того, что оценил его расположение.
– И вот еще что… Павел Андреевич, голубчик! У меня к вам личная просьба.
– Слушаю, Владимир Зенонович! – отозвался Кольцов.
– Освободитесь от дел, возьмите мою машину и поищите, где можно заказать плиту на могилу полковника Львова, – скорбно сказал командующий, глядя куда-то мимо Кольцова, – как-никак он мой однокашник… Друзьями были… – Он зачем-то протер пенсне и снова повторил просьбу: – Пожалуйста, сделайте это!
– Будет исполнено, ваше превосходительство! – Кольцов понимал, что в таких случаях нужно отвечать кратко и четко.
Ковалевский и Щукин вышли. После Щукина в кабинете остался неприятный холодок.
– Так вот… банкет! – продолжал Микки, его все еще распирало от вчерашнего празднества, ему хотелось похвастаться во что бы то ни стало, как его любят все, как принимают везде. И он громко и радостно спешил поделиться этим настроением с адъютантом его превосходительства. – Ну и мы там за «единую и неделимую» так приняли, что я спутал «сегодня» с «вчера».
– Потом расскажете в лицах. – Кольцов взял телеграммы и скрылся в кабинете Ковалевского. Раскладывая телеграммы, он слегка приоткрыл ящик стола. Сверху увидел бумагу с красной наискось полосой – свидетельство совершенной секретности документа. Торопливо прочитал:
«… Ходатайствую о повышении в чине штабс-капитана Загладина А. М.
Нач. контрразведки армии полковник Щукин».
…Несколько позже, под предлогом, что ему необходимо выполнить просьбу командующего, Кольцов покинул здание штаба. В приемной остался обреченный на одиночество Микки. Легко сбежав по лестнице, Правел вышел на улицу, на ходу надевая перчатки.
Неподалеку от штаба, у подъезда гостиницы «Европейская», разбитные парни вкрадчиво предлагали прохожим доллары и франки. Из распахнутых окон ресторана «Буфф» слышался модный мотивчик, который зазывно и томно выводил саксофон.
Афишная тумба на углу Сумской и Епархиальной пестрела всевозможными объявлениями: крикливыми, пышными, многообещающими… – Господин Вязигин извещал, что с 30 июня он начинает выпускать ежедневную газету «Новости» и приглашает на работу господ репортеров… После длительного перерыва вновь открывается танцкласс мадам Ферапонтовой… Доктор Закржевский лечит все специальные болезни с гарантией и с сохранением тайны… Кружок дам из попечительского общества приглашает на домашние обеды…
Среди всех этих объявлений совсем затерялся скромный листок, ради которого пришел сюда Кольцов. На четвертушке пожелтевшей бумаги некто И.
П. Платонов, проживающий на Николаевской улице, сообщал, что продает старинные русские монеты…
Николаевская улица начиналась от крохотной квадратной площади с церковью святого Николая посредине и, изгибаясь дугой, спускалась вниз, к набережной тихой речушки Харьковки.
Найдя нужный дом, Кольцов неторопливо огляделся и лишь после этого поднялся на второй этаж, постучал в дверь с медной табличкой: «И. П. Платонов, археолог».
Дверь открыла молодая женщина. В темной передней лицо ее едва угадывалось. Кольцов отметил только, что она одинакового с ним роста и очень стройна… Кольцов смущенно откашлялся:
– Я по объявлению. Мне нужен господин Платонов.
– Пожалуйста, проходите. – Голос у женщины оказался высоким и звучным. Что-то странно знакомое послышалось Кольцову в этом голосе, в этой звучности, а особенно в манере четко произносить слова, отделяя каждый слог, словно женщина долго напряженно училась говорить по складам. Такая манера произносить фразы часто бывает у учительниц…
Где же он слышал этот голос? А он несомненно слышал его…
Они шли по длинному узкому коридору, заставленному ящиками и окованными старинным железом сундуками. На них лежали какие-то замшелые камни, похожие на отвердевшие куски магмы, поднятые с таинственных глубин моря, и остатки древних амфор. На стенах тускло отсвечивали ржавые наконечники уже не грозных стрел, кривые азиатские сабли, клинки и тяжелые, но все еще гордые алебарды…
В памяти всплывали давние-давние, еще неясные воспоминания и убегали от него – разлетались, как птицы, – и ни на одном он не мог сосредоточиться, ни одно не мог догнать, остановить…
Но вдруг от вспыхнувшей догадки часто забилось сердце.
Он встал в полосе света, падавшем от неприкрытой до конца двери, растерянный и ошеломленный этой внезапной встречей.
А женщина, словно подслушав это мгновение, слегка обернувшись, заговорила быстро и странно, но все так же четко отделяя слоги, будто отбивала их друг от друга:
