Амеде Ашар - В огонь и в воду
— Дело сорвалось!
Этим, впрочем, не ограничились неудачи Цезаря в ночь после пьесы. Орфиза казалась рассеянной и поглощенной другими мыслями. Выйдя на террасу, она поспешила оставить его руку и остановилась среди группы гостей, которая окружала принцессу Мамиани, поздравляя ее с успехом на сцене. Лицо Леоноры сияло таким торжеством, что Монтестрюк заметил ей это.
— Мы видели удалившуюся нимфу, а теперь видим возвращающуюся богиню, — сказал он ей цветистым языком только что разыгранной пьесы.
— Это оттого, что я спасла от большой опасности одного героя, который и не подозревает об этом, — ответила она с улыбкой.
— Значит, герой вам дорог?
— Я и не скрываю этого.
«А! Так это она!» — подумал Лудеак, не пропустивший ни одного слова из их разговора.
Принцесса сняла у себя с плеча бант из серебристых лент и, подавая его графу Гуго, сказала:
— На моей родине есть обычай оставлять что-нибудь из своих вещей на память тому, с кем встречались три раза при различных обстоятельствах. В первый раз я вас видела со шпагой в руке в одном замке; во второй — на охоте в густом лесу; сегодня мы разыграли вместе комедию в Париже. Хотите взять этот бант на память обо мне?
И, пока Монтестрюк прикалывал бант к своему плечу, она прибавила:
— Не знаю, что бы ответила султанша тому рыцарю, который бросился бы к ней на помощь; но удивляюсь, что инфанта может так долго противиться поэзии и пламенным речам, которые вы произносили сегодня вечером.
Герцогиню д’Авранш била лихорадочная дрожь, к ней примешивалась и досада. Она была удивлена, что Гуго не пошел вслед за ней в сад, и раздражена, что застала его любезничающим с принцессой. Она подошла поближе и смело произнесла с оттенком неудовольствия и не обращая внимания на окружающих:
— Инфанта может оправдаться тем, что видела в этой поэзии и в этих пламенных речах одну комедию.
Та же лихорадка волновала и кровь Монтестрюка, но, лучше владея собой, он улыбнулся и, гордо взглянув на Орфизу, возразил:
— Нет, герцогиня, нет! Вы ошибаетесь: это была не комедия, не вымысел. Видя вас в ярком блеске драгоценных камней, я вспомнил о походе аргонавтов, искавших за морями обещанное им золотое руно… В сердце у меня столько же постоянства, столько же мужества, как было и у них… В глазах моих вы так же прекрасны и так же блистательны, и я сказал себе в безмолвном изумлении, упоенный своими чудными мечтаниями: мое золотое руно — вот оно!..
— Значит, — сказала просиявшая Орфиза, — вы шли завоевать меня?
— На глазах у всех, как подобает честному дворянину, с полной решимостью победить или умереть!
Взглянув на него, она была поражена выражением его лица, озаренного сиянием молодости и восторга. Поддавшись магнетизму глаз любящего человека, Орфиза ответила тихо и быстро:
— Если так, то идите вперед!
Она повернулась, чтобы смешаться с толпой, но в эту минуту встретилась глазами с графом де Шиври. Он кинул на нее грозный взгляд. Герцогиня остановилась и произнесла громким голосом:
— Я, помнится, говорила вам о своем девизе, граф де Монтестрюк: per fas et nefas. Вам известно, что это значит?
— Настолько я понимаю, можно перевести эти четыре латинских слова таким образом: во что бы то ни стало!
— Так опасайтесь же бури! — И, не опуская глаз, Орфиза ушла с террасы.
— Ну! Что ты на это скажешь? — прошептал Лудеак на ухо Цезарю.
— Скажу, что пора все это закончить! Сегодня же я поговорю с кузиной и если не получу формального обещания, то буду действовать…
— Не стану отговаривать тебя на этот раз… Земля горит под нами, но завтра или сегодня же ночью, прежде чем на что-нибудь решиться, приходи ко мне поговорить… Упущенный случай можно отыскать снова.
Через час граф де Шиври, бродивший взад-вперед по залам, мучимый гневом, но все еще не желая пока ссориться с Монтестрюком, встретил Орфизу в одной из галерей.
— Я искал вас, — сказал он, подходя к ней.
— А я вас ожидала, — ответила она, останавливаясь.
— Значит, и вам тоже кажется, что нам нужно переговорить?
— Мне показалось, что я должна потребовать у вас объяснения.
— Не по поводу ли тех слов, которые я услышал?
— Нет, — ответила гордо Орфиза, — а по поводу тех взглядов, которые их вызвали.
Граф де Шиври давно знал Орфизу де Монлюсон и успел убедиться, что ее не заставишь уступить. Пока он искал какое-нибудь ловкое средство к отступлению, герцогиня приступила прямо к делу:
— Итак, мы все проясним, и у вас не будет причин, клянусь вам, пожаловаться на недостаток откровенности с моей стороны. Когда мы окончим разговор, наши отношения, надеюсь, будут ясно и точно определены.
— Я желаю этого, кузина, так же сильно, как и вы.
— Вы знаете, что я никому не позволяю вмешиваться в мои дела. К сожалению, у меня нет ни отца, ни матери; поэтому, мне кажется, я купила довольно дорогой ценой право быть свободной и ни от кого не зависеть.
— Не забывайте о короле.
— Королю, граф, надо управлять королевством, у него нет времени заниматься подобным вздором. Между тем до меня дошел слух, что при дворе есть люди, которые ставят рядом наши имена, мое и ваше; но, вы должны сознаться, нас ничто не связывает: ни обещания, ни какие бы то ни было обязательства; следовательно — полная независимость и свобода с обеих сторон.
— Позвольте мне прибавить к этому сухому изложению, что с моей стороны есть чувство, которому вы когда-то отдавали, казалось, справедливость.
— Я так мало сомневалась в искренности этого чувства, что позволила вам дать мне доказательства его прочности.
— А! Да, когда вы отложили ваш выбор на три года!.. Когда вы вынудили меня бороться на одинаковых условиях с человеком, вам совершенно незнакомым! Полное равенство с первого же взгляда!..
— Если это равенство так оскорбительно для вас, то зачем же вы приняли борьбу? Ничто вас не стесняет, вы свободны…
Еще одно слово — и разрыв был бы окончательный. Орфиза, быть может, этого и ждала. Цезарь все понял и, сдерживая свой гнев, вскричал:
— Свободен, вы говорите? Я был бы свободен, если бы не любил вас!
— Тогда почему же вас так возмущает мое решение? Как! Вас пугают три года, в продолжение которых вы можете видеться со мной сколько вам угодно? Этим вы доказываете, как мало сами уважаете свои достоинства!
— Нет, но некоторые слова дают право предположить, что обещанное беспристрастие забыто.
— Вы говорите о сделанном мною намеке на мой девиз, не так ли? Я как раз собиралась сказать об этом. Последние мои слова касались вас, сознаюсь в этом. Но разве я была не права, предостерегая графа де Монтестрюка от бурь, близость которых мне была ясна из всего вашего поведения, несмотря на ваши уверения в дружбе к нему и в рыцарской покорности мне, и не должна ли я была предупредить его во что бы то ни стало, что он должен быть готов к борьбе?
