Александр Дюма - Сан Феличе
И он указал ей на кровать, которую полировал слуга.
В другой раз, увидев прекрасное коралловое деревце, принесенное кавалеру рыбаком из Торре дель Греко, девочка спросила, почему у коралла есть ветви и нет листьев.
Кавалер объяснил ей, что коралл — не растение, как она думает, а животное образование. К великому ее изумлению, он рассказал ей, как тысячи полипов соединяются, как затем из извести, которой они питаются и которую неистовые волны вырывают из скал, образуются ветви — сначала мягкие, поэтому их обсасывают и объедают рыбы, но затем постепенно твердеющие и приобретающие тот прелестный красный цвет, что поэты сравнивают с женскими устами. Он сказал ей, что крошечное существо вермет, которое он покажет ей в микроскоп, заполняет пустоту, оставляемую мадрепорами и кораллами, и строит таким образом барьер вокруг Сицилии, в то время как другие микроскопические существа тубипоры образуют в Океании острова в тридцать льё в окружности, причем соединяют их подводными рифами, и те со временем преградят путь кораблям и помешают судоходству.
По тому, что мы сейчас рассказали, можно представить себе, какое образование получила маленькая Луиза Молина, находясь на попечении у такого неутомимого и знающего учителя; она получила, в соответствии со своим умственным развитием, ясное, понятное и точное объяснение всего, что вообще объяснимо, и благодаря этому в уме ее не осталось никаких неопределенных, туманных представлений, тревожащих воображение подростков.
Притом, как обещал Сан Феличе своему другу, она выросла крепкой и гибкой, словно та пальма, у подножия которой в большинстве случаев и давались ей эти объяснения.
Кавалер Сан Феличе поддерживал постоянную переписку с князем Караманико; дважды в месяц он сообщал ему сведения о Луизе, а девочка в каждом письме опекуна добавляла несколько слов для своего отца.
Около 1790 года князь Караманико был переведен из Лондона в Париж, но когда роялисты сдали Тулон англичанам, а правительство Обеих Сицилии, не объявляя себя союзником г-на Питта, послало войска против Франции, Караманико, слишком честный, чтобы оставаться на своем новом посту, подал в отставку. Актон ни за что не соглашался на это; наконец он добился назначения Караманико вице-королем Сицилии, вместо только что скончавшегося маркиза Караччоло.
Караманико направился к новому месту службы, минуя Неаполь.
Едва лишь князь стал правителем прекрасной страны, именуемой Сицилией, его выдающийся ум и природная благожелательность стали творить там чудеса, и происходило это именно в то время, когда под пагубным правлением Актона и Каролины Неаполь катился в пропасть: тюрьмы его были переполнены самыми выдающимися гражданами, Государственная джунта требовала введения пыток, отмененных еще в конце средневековья, город стал свидетелем казни Эммануэле Де Део, Витальяни и Гальяни, то есть троих несовершеннолетних.
Поэтому неаполитанцы, сравнивая ужасы, окружающие их и законы, грозящие им изгнанием и смертью, с благосостоянием сицилийцев и гуманными порядками, действующими там, если и не решались иначе как шепотом осуждать королеву, зато вслух осуждали Актона, возлагая всю вину на этого чужестранца, и не скрывали, что хотели бы, чтобы Караманико сменил Актона, как Актон некогда сменил Караманико.
Более того, говорили, что королева, памятуя свою первую любовь, разделяет желания неаполитанцев и что, если бы не ложный стыд, она также одобрила бы подобную замену.
Слухи эти держались так упорно, что могло показаться, будто в Неаполе действительно есть народ и что он не лишен голоса. Между тем кавалер Сан Феличе однажды получил от Караманико письмо следующего содержания.
«Друг мой!
Не знаю, что со мной творится, но вот уже десять дней, как волосы мои седеют и выпадают, зубы шатаются и еле держатся в деснах; я чувствую непреодолимую слабость и нахожусь в гнетущем унынии. Тотчас по получении этого письма приезжай с Луизой на Сицилию, иначе можешь не застать меня.
Твой Джузеппе».Это происходило в конце 1795 года; Луизе шел двадцатый год, и она уже четырнадцать лет не виделась с отцом; она помнила его любовь, но образ его забыла; память сердца оказалась у нее крепче, чем память зрительная.
Сан Феличе сначала не открыл девушке всей истины, он только сказал, что отец болен и желает видеть ее, и тотчас поспешил в гавань, чтобы подыскать подходящее судно. К счастью, один из быстроходных кораблей, именуемых сперонарами, только что доставил пассажиров в Неаполь и собирался без груза идти обратно на Сицилию; кавалер зафрахтовал его на месяц, чтобы уже не заботиться о возвращении, и в тот же день отплыл вместе с Луизой.
Все благоприятствовало этому печальному путешествию: погода стояла прекрасная, дул попутный ветер. Три дня спустя они бросили якорь в порту Палермо.
Едва лишь кавалер и Луиза ступили на берег, им показалось, что они попали в некрополь; на улицах царило уныние, город, сам себя называвший Счастливым, был словно окутан траурным крепом.
Дорогу им преградил крестный ход: в собор несли раку святой Розалии.
Они прошли мимо храма; он был обтянут черным, там молились за умирающих.
— Что случилось? — спросил кавалер у человека, входившего в церковь. — Почему у всех такой печальный вид?
— Вы не сицилиец? — спросил тот.
— Нет, я неаполитанец и только что прибыл из Неаполя.
— Наш отец умирает, — сказал сицилиец.
Храм был так полон, что человек этот не мог в него войти; он стал на колени на паперти и громко воскликнул, ударяя себя в грудь:
— Пресвятая Матерь Божья! Скажи своему божественному сыну, пусть возьмет мою душу, если смерть бедного рыбака, вроде меня, может стать выкупом за жизнь нашего возлюбленного вице-короля.
— Слышишь, друг мой? — вскричала Луиза. — Молятся за моего отца. Мой отец умирает… Скорей, скорей!
XV
ОТЕЦ И ДОЧЬ
Пять минут спустя Сан Феличе и Луиза стояли у входа в старинный дворец Рожера, в противоположном порту конце города.
Князь уже никого не принимал. При первых же признаках болезни он отослал жену и детей в Неаполь, сославшись на то, что должен заняться делами.
Хотел ли он избавить их от зрелища смерти? Или желал умереть на руках у той, с кем был разлучен всю жизнь?
Если бы у нас оставались какие-либо сомнения на этот счет, то письмо, посланное князем Караманико кавалеру Сан Феличе, окончательно развеяло бы их.
Так как было приказано никого не принимать, вновь прибывших тоже вначале не хотели впустить в дом, но едва только Сан Феличе назвал себя, едва он произнес имя Луизы, как камердинер бросился в комнаты князя, радостно восклицая:
