Тайна Моря - Стокер Брэм

Когда он мчался через устье гавани, мы услышали позади голос прихромавшего старого рыбака:

— Однажды он об этом пожалеет! Лохлейн Маклауд — прямо как люди с Уиста и прочих Внешних островов. Безрассудные.

Лохлейн Маклауд! Тот самый, о ком пророчила Гормала! Я похолодел от одного звука его имени.

После обеда в гостинице я играл в гольф, пока не подкрался вечер. Тогда я сел на велосипед и отправился домой. Медленно взбираясь по долгому склону к Стирлингскому карьеру, я увидел Гормалу, сидевшую на обочине, на валуне красного гранита. Она, очевидно, дожидалась меня, потому как, стоило мне приблизиться, поднялась и решительно преградила мне путь. Я соскочил с велосипеда и в лоб спросил, чего она так хочет, что остановила меня на дороге.

Гормала всегда выглядела внушительно, но сейчас — еще и необычно, почти потусторонне. Ее высокий сухощавый силуэт озарялся мягким таинственным светом, отраженным от серости темнеющего моря, чью мрачность лишь подчеркивала изумрудная зелень дерна, сбегавшая от нас к зазубренной кромке утеса.

Здесь царило глубокое одиночество. С нашего места не виднелся ни один дом, а темное море опустело от парусов. Казалось, из живых на всем широком просторе природы только мы вдвоем. Меня это немного напугало. Таинственное знакомство с Гормалой, когда я увидел траур по ребенку, и ее нескончаемая слежка начинали расшатывать нервы. Она стала для меня каким-то вынужденным условием жизни, и, присутствовала она рядом во плоти или нет, мой интерес постоянно раздувался ожиданием или опасением ее появления — я и сам едва ли знал, чем больше. Теперь же ее странная манера замирать, словно статуя, и сцена вокруг окончательно подчинили мой разум. Погода почти неощутимо изменилась. Яркое утреннее небо стало мрачно-таинственным, ветер утих до зловещего штиля. Природа казалась разумной и словно желала общаться со мной в моем чутком настроении. Ясновидица, очевидно, все это понимала, поскольку выждала полную минуту, давая чарам природы подействовать, прежде чем заговорить самой. Затем торжественно промолвила:

— Время летит, Ламмастид близок.

Ее слова меня впечатлили, почему — я сам не знал; хоть я уже слышал о Ламмастиде, не имел ни малейшего представления, что это значит [10]. Гормала ничего не упускала из виду — все подмечала с цыганской цепкостью; она словно прочитала мое лицо как открытую книгу. В ее поведении сквозило сдерживаемое нетерпение, как у человека, вынужденного прервать важное дело, чтобы объяснить ребенку, какая помощь от него требуется.

— Не понимаешь почему? Ты не слыхал о Ламмастиде или о пророчестве Тайны Моря и о сокрытых в нем сокровищах?

Я еще больше устыдился, словно давно должен был знать то, о чем говорит сухощавая старуха, которая возвышалась надо мной, пока я стоял, облокотившись на велосипед. Она же продолжала:

— Так ты не знаешь; тогда слушай и запоминай! — И произнесла следующее стихотворение со странным ритмом, удивительно подходившим к нашему окружению и так глубоко запавшим в мою память и душу, что забыть слова было уже невозможно:

Между нами воцарилось долгое молчание, и я почувствовал себя необычно. Море передо мной приобрело странный, неопределенный вид. Оно словно стало кристально ясным, а я со своего места мог разглядеть все его тайны. Вернее, я видел, что они есть, но что они собой представляют по отдельности, того не мог и вообразить. Прошлое, настоящее и будущее смешались в одном бешеном, сумбурном видении, из чьей массы внезапно разлетались во все стороны мысли и идеи, как искры от раскаленного железа под молотом. В моем сердце росли смутные, неопределенные желания, устремления, возможности. Нашло ощущение такой великой силы, что я инстинктивно распрямился в полный рост и почувствовал свою физическую мощь. Затем я огляделся, словно пробудившись ото сна.

Вокруг не было ничего, кроме плывущих облаков, безмолвной темнеющей суши и мрачного моря. Гормала как сквозь землю провалилась.

Глава IV. Потоп Ламмаса

Когда я добрался до Крудена, уже совсем стемнело. По дороге я мешкал, раздумывая о Гормале Макнил и той причудливой тайне, к которой она меня подталкивала. Чем больше я ломал голову, тем меньше брал в толк; а самым странным казалось, что я понимаю частичку этой тайны. К примеру, я несколько ближе ознакомился с выводами Ясновидицы из ее наблюдения за Лохлейном Маклаудом. Конечно, из ее слов в нашей первой беседе я знал, что она благодаря манифестации своего Второго Зрения распознала в нем обреченного на смерть; но знал я и то, чего как будто не знала она, — что это в самом деле златой муж. В том мимолетном проблеске, что посетил меня во время необычного транса — или что это на меня нашло тогда на пирсе, — я словно узнал, что он из золота, причем высшей пробы. Не только то, что его волосы — рыже-золотого цвета или что такими же можно с полным правом назвать его глаза, но что лишь этим словом можно передать самую его суть; и потому, когда Гормала прочитала те старые строки, они тут же показались важными для понимания тех трех сил, которые требовалось объединить, дабы постичь Тайну Моря. Итак, я решил подробнее поговорить с Ясновидицей и попросить ее все растолковать. Меня удивил мой собственный интеллектуальный подход. Я не был скептичен, я не уверовал; но, думаю, мой разум явно был готов ко всему. Я очевидно склонялся к таинственной стороне благодаря некоему пониманию внутренней природы вещей — скорее чувственному или ненамеренному, нежели сознательному.

Всю ту ночь я видел сны: мой разум нескончаемо трудился над узнанным за день — передо мной проносились сотни разных взаимодействий между Гормалой, Лохлейном Маклаудом, Ламмастидом, луной и секретами морей. Заснул я только серым утром, под редкое чириканье ранних пташек.

Как порой случается после ночи беспокойных размышлений на тревожную тему, утро принесло с собой и забвение. Уже хорошо после полудня я внезапно вспомнил о существовании ведьмы — а именно ведьмой я начал считать Гормалу. Эта мысль сопровождалась гнетущим чувством — не страха, но явно беспокойства. Возможно ли, что она каким-то образом или в какой-то степени меня загипнотизировала? Я вспоминал с легким трепетом, как предыдущим вечером остановился на дороге, покорный ее воле, и как в ее присутствии перестал замечать все вокруг. Вдруг в голову пришла некая мысль; я подошел к окну и выглянул. На миг сердце замерло.

Напротив неподвижно стояла Гормала. Я тут же вышел к ней, и мы инстинктивно повернули к дюнам. По дороге я спросил:

— Куда ты пропала вчера вечером?

— Делать то, что должно! — Она решительно сжала губы; я понял, что расспрашивать далее бесполезно, и справился о другом:

— Что ты хотела сказать теми стихами?

Ее ответ прозвучал мрачно и торжественно:

— Ответить могут только те, кто их сочинил, — когда пробьет час!

— Кто их сочинил?

— Теперь уж никто не знает. Они древние, как сами каменные основания островов.

— Тогда откуда ты их узнала?

В ее ответе отчетливо слышалась гордость. Такой тон можно ожидать от принца, рассказывающего о своих предках.

— Они дошли до меня через века. От матери к дочери и снова от матери к дочери, без единого перерыва. Знай же, молодой господин, что я из рода Ясновидиц. Меня назвали в честь той Гормалы с Уиста, что за долгие годы напророчила многие смерти. Той Гормалы, кого знают и страшатся по всем островам запада; той Гормалы, мать чьей матери, и ее мать, и так до начала времен, когда моллюски выползли к закату из моря и уже в него не вернулись, держали судьбы мужей и жен в своих руках и правили Тайнами Моря.