Сумрачная дама - Морелли Лаура

Когда отец услышал эту белую ложь, глаза его загорелись, и Эдит почувствовала укол вины. Никто из друзей отца не придет. Когда отец перестал узнавать их лица и больше не мог вспомнить их имен, они, один за другим, постепенно отдалились. Эдит наблюдала за этим молча, не в силах препятствовать.

Отец уже не мог следить за временем, но Эдит знала, что с их последнего гостя, не считая жениха Эдит, Генриха, прошло несколько месяцев. И даже эти визиты скоро прекратятся. Генрих сядет на поезд в Польшу, в составе новосформированной пехотной дивизии Вермахта. Как только, меньше двух недель назад, по радио и во всех газетах объявили о вторжении в Польшу, Эдит начала, затаив дыхание, молиться, однако повестка Генриху все равно пришла.

Но сейчас Эдит не хотела об этом думать.

В ванной Эдит сунула руку под кран и дождалась, пока вода согреется. Ей в страшном сне не могло привидеться, что так абсолютно разрушится барьер стыдливости между отцом и дочерью. Но что ей оставалось делать? Когда сиделки, которых она нанимала, неизбежно сдавались и отказывались управляться с ее упрямым отцом, кому, как не его дочери, он дорог настолько, что она готова расстегнуть его брюки, промокнуть влажной губкой его плечи, аккуратно провести бритвой по его скулам? Матери Эдит уже пять лет как не было, и в такие моменты ее не хватало как никогда.

– Guten abend! [10]

Эдит выглянула из двери ванной и увидела, что в квартиру входит Генрих, приветствуя выходящую в водовороте синего плаща и шляпы худосочную Элке.

Хоть сердце ее и запело при виде жениха, оно одновременно упало от внезапного ухода Элке. Завтра придется идти в агентство и заново начинать поиск сиделки, иначе Эдит не сможет работать в музее и обеспечивать семью.

Генрих чмокнул Эдит в губы.

– Что тут случилось? Воняет как в хлеву.

Эдит прижалась лицом к шее Генриха и долгое мгновение вдыхала его запах.

– Я сейчас его вымою. Прости. Я не знаю, успела ли Элке приготовить ужин. Посмотри на кухне.

Доносящийся из коридора голос жениха дочери выманил герра Бекера из гостиной. Теперь старик стоял в приспущенных штанах, двумя руками держась за дверной проем, и криво улыбался.

– Привет, солдат!

Генрих улыбнулся своему будущему тестю и бросился поддержать его. Эдит смотрела, как отец старается крепко пожать ему руку.

– А вас, я смотрю, сейчас будет брить чудесная девушка. Да вы счастливчик!

С облегчением и благодарностью Эдит наблюдала, как Генрих успешно провожает отца до двери ванной.

Эдит как могла вымыла герра Бекера, демонстрируя ему максимум терпения и сострадания. Когда они вышли из ванной – отец был одет в чистую пижаму, – Эдит увидела, что Генрих передвинул испачканное кресло проветриваться у открытого окна и принес с кухни на обеденный стол миску с фруктами и хлеб. Теперь он собирал с пола книги и бумаги, которые она разбросала по полу у входа.

Несколько секунд она смотрела, как Генрих склонился над ее сумкой в тусклом свете коридора – спокойный маяк среди шторма. Он был одет в серую хлопковую рубашку с воротником, что подчеркивала его небесно-серые глаза. Мысль, что скоро Эдит будет стоять на платформе и смотреть, как он, одетый в свежевыглаженную форму, машет ей из маленького окошка поезда, была невыносимой.

– Прости, что нет ужина, – сказала она, опускаясь рядом с ним на колени, чтобы собрать с пола оставшиеся листочки.

– У нас есть хлеб. У нас есть фрукты. У нас есть овсянка – утренняя, разогретая, но все равно полезная. У многих наверняка и этого нет.

Эдит помогла отцу занять его обычное место за обеденным столом и положила перед ним кусок хлеба. Потом она глубоко вдохнула и наконец расслабилась. Она села за стол и начала чистить стареньким ножом яблоко.

– Что это все за бумаги? – спросил Генрих.

– Исследование, – сказала она. – Меня попросили собрать досье на работы старых мастеров в польских коллекциях. Помнишь, я рассказывала тебе, как несколько недель хожу по библиотекам? Сегодня я делала доклад директору.

– Герру профессору доктору Бюхнеру? – Генрих удивленно поднял бровь.

– Да. – Эдит подумала о набитой людьми комнате, о музее Фюрера и о том, что она не представляет себе, как сказать обо всем этом отцу и Генриху, и от страха у нее сжался живот.

– А я думал, что они тебя держат взаперти в дальних запасниках, с кисточкой и химикатами, – сказал Генрих.

Она кивнула.

– Да. Обычно это не мое дело, но герр куратор Шмидт лично попросил меня это сделать. Он сказал, что я обладаю особыми знаниями о картинах эпохи итальянского Возрождения. Ты знаешь, я всегда рада не стоять перед аудиторией, а спрятаться в моем маленьком научном отделе.

Генрих откинулся на стуле и принялся листать один из принесенных ею с собой из музейной библиотеки томов с иллюстрациями. Эдит нервно наблюдала за ним, подбирая слова, чтобы рассказать все Генриху и отцу. Как же ей сообщить им новости? Добравшись до отмеченной закладкой полностраничной репродукции, изображающей женщину с маленьким пушистым зверьком на руках, он замер.

– Леонардо да Винчи, – прочитал Генрих подпись к репродукции. – Портрет «Дама с горностаем». – Он поднял глаза на Эдит. – Что такое «горностай»?

Эдит пожала плечами.

– Дамы эпохи Итальянского Ренессанса держали очень разных экзотических питомцев. Горностай – это что-то вроде хорька.

– Нет, – перебил ее отец, подняв согнутый палец. – Есть разница. Хорьки – это одомашненные животные. Горностаи – дикие. Их мех зимой делается белым.

Эдит с Генрихом переглянулись, а потом рассмеялись над таким описанием герра Бекера. Всякий раз, когда через туман пробивалась искра ясности мышления, когда отец хотя бы на мгновение возвращался к ней, сердце ее замирало.

– Браво, папа. Я даже не представляла! – воскликнула Эдит, но секундное прояснение прошло, и отец вернулся к вялому поеданию водянистой овсянки. – Это одна из моих любимых картин, – продолжила Эдит. – Да Винчи написал ее еще в молодости, до того, как обрел известность.

– Странный зверек, – сказал Генрих, постукивая пальцем по картине, – но красивая девушка.

Вот этого ей будет больше всего не хватать: вечеров с отцом и Генрихом, разговоров об искусстве. Она хотела вновь услышать уроки отца, случайные обрывки информации, которые он иногда извлекал из пыльных закоулков своего разума – то, что осталось от долгих лет преподавания истории в университете, томов исторических фактов, которые он, вместе со страстью к искусству, передал дочери. Неужели это так много? Она просто хотела смеяться с отцом, ужинать вместе с любимым мужчиной. Она не хотела заниматься поисками еще одной сиделки, которая помогла бы ей с ее беспомощным папой. И больше всего она не хотела считать дни до момента, когда Генрих сядет в поезд. Она отогнала эти мысли, встала и принялась убирать со стола.

Генрих пододвинул к окну еще одно кресло и усадил герра Бекера так, чтобы тот мог смотреть на загорающиеся в окнах напротив, вдоль парка, огни. Он поднял с пола Макса и положил старую потрепанную собачку герру Бекеру на колени. Потом Эдит услышала, как Генрих тихо говорит с ее отцом, рассказывает ему о каких-то забавных происшествиях в продуктовом магазине его отца, рядом с Кауфингерштрассе [11]. Она знала, что через несколько минут отец ничего этого не вспомнит, но это неважно. Когда Генрих придет в следующий раз, его доброго, знакомого лица будет достаточно, чтобы выманить отца из его кресла.

Совсем недавно Эдит после ужина сидела бы с отцом и слушала его бесстрастное изложение текущих событий, критику жадности и коррумпированности правительства. Эдит задумалась, имеет ли теперь отец хоть какое-то представление о том, что происходит за стенами квартиры. Новые доклады о коррупции. Снос синагог. Конфискация магазинов и квартир, принадлежащих соседям-евреям. Повышение бдительности старших по дому: теперь они, казалось, записывают каждый ее шаг. Мгновенное необъяснимое исчезновение двух сотрудников музея. Ненемецкие книги изымаются из библиотек и сжигаются на улицах. Новые законы, по которым наказанию подлежат все, кто слушает иностранные радиостанции.