Джеймс Купер - В Венеции
— А как его имя, и как называется его фелука?
— «Прекрасная Соррентинка», а его зовут Стефано Милано; он — сын старого вашего слуги, синьор. Его судно — одно из наиболее быстроходных, да и красотой может похвалиться.
Дон Камилло, казалось, заинтересовался разговором.
— «Прекрасная Соррентинка»! Как ты думаешь, мне когда-нибудь приходилось видеть эту фелуку?
— Очень возможно, синьор, потому что у ее хозяина есть родные в святой Агате, и он не раз оставлял свое судно зимовать на берегу около замка вашей светлости.
— Чего ему нужно в Венеции?
— Мне и самому хочется это знать. И хотя, вообще, я не люблю вмешиваться в чужие дела и хорошо понимаю, что скромность — лучшая добродетель гондольера, я все-таки не мог не поинтересоваться. Но все мои старания оказались без успеха.
Когда гондола приблизилась к Большому каналу, герцог вошел в палатку и прилег на элегантных подушках из черной кожи. Гондола плыла дальше. Джино, как старший, стоял на мостике кормы и с привычной ловкостью направлял лодку то вправо, то влево, лавируя между судами, попадавшимися по пути. Поровнявшись с одним из зданий, гребцы прекратили на время свою работу, оставив весла на поверхности воды, и ждали дальнейших приказаний хозяина.
Дворец, мимо которого плыла гондола, мог привлечь внимание как красотой и богатством внешних украшений, так и оригинальностью постройки. Его массивный мраморный фундамент устойчиво покоился среди волн, словно был поставлен на вершине утеса. Несколько гондол было привязано около широкой мраморной лестницы, ведшей к главному входу во дворец. Место стоянки гондол, окруженное остроконечными, наклонно стоявшими в воде столбами-сваями и защищенное ими от проходящих мимо барок, являлось как бы гаванью этого дворца.
— Куда ваша светлость пожелает отправиться? — спросил Джино.
— Домой.
Гребцы обменялись удивленными взглядами и круто повернули гондолу от этого богатого, но неприветливого здания. Войдя в более узкий канал, они вооружились короткими веслами и, подталкивая лодку вперед, громкими возгласами предупреждали встречные суда. Наконец, Джино остановил лодку как-раз около лестницы.
— Ты пойдешь со мной, Джино, — сказал дон Камилло, осторожно ступая на мокрый камень и опираясь на плечо слуги, — ты мне нужен.
Внешний вид этого здания не мог сравниться по роскоши и богатству с дворцом на Большом канале.
— Не хочешь ли вверить свою судьбу на гонках вот этой новой гондоле, Джино? — сказал герцог, поднимаясь по крутой лестнице и указывая на изящную лодку из каштанового дерева, стоявшую на каменном полу входных сеней.
Глаза Джино радостно заблестели, и он рассыпался в благодарностях. Новая гондола была мастерски выстроена.
Поднявшись в первый этаж, они прошли длинный ряд сумрачных комнат и, наконец, очутились в кабинете герцога.
— Теперь ты мне должен оказать особую услугу, — сказал герцог, запирая дверь. — Скажи мне, ты знаешь Джакопо Фронтони?
— Ваша светлость! — вскричал испуганно гондольер.
— Я тебя спрашиваю, знаешь ли ты венецианца Джакопо Фронтони?
— Точно так, ваша светлость!.. Знаю… в лицо…
— Он известен несчастиями, которые преследуют его семью, его отец, кажется, в ссылке в Далмации.
— Точно так, ваша светлость! Так, по крайней мере, говорят.
— Здесь несколько Фронтони, и важно, чтобы ты не ошибся. Джакопо только двадцать пять лет, хотя на вид ему можно дать и больше, благодаря его степенной осанке и сосредоточенному выражению лица. Он не общителен и молчалив. Живет он в собственном домике около арсенала.
— Нет необходимости описывать его наружность, ваша светлость. Все гондольеры знают ее, как свои пять пальцев.
— Ну, стало быть, ты его знаешь, — сказал дон Камилло.
Он машинально передвинул некоторые вещи на письменном столе и после недолгого раздумья ласково и доверчиво обратился к Джино.
— Ведь ты уроженец моих поместий и всю жизнь провел у меня на службе, Джино. Я хочу, чтобы последние годы твоей жизни прошли спокойно и в достатке там, где ты их начал. До сих пор ты ни разу не обманул моего доверия, хотя тебе нередко приходилось бывать свидетелем кое-чего в жизни твоего хозяина, что для чужих было бы очень любопытно.
Дон Камилло улыбнулся, но веселое выражение его лица быстро сменилось сосредоточенным.
— Так как ты знаешь того, о ком я говорил, то наше дело становится очень простым.
Герцог передал слуге конверт большого формата и, сняв с руки кольцо с печатью, добавил:
— Это будет подтверждать твои полномочия. Под аркой Дворца Дожей, ведущей к каналу святого Марка, под Мостом Вздохов[13], ты сегодня, не позднее часа после заката солнца, встретишь Джакопо. Передай ему этот пакет, а если он потребует, то и кольцо. Дождись его ответа и принеси мне его…
Джино пришел в волнение, которого он не мог скрыть. Обычная покорность боролась в нем с тем отвращением, которое внушал ему приказ герцога. Но дон Камилло сделал вид, что не замечает колебаний слуги, и повторил:
— Итак, у арки, ведущей во дворец, под Мостом Вздохов, и по возможности не позднее первого часа ночи[14].
— Разрешите мне, синьор, сопровождать вас вместе с Джиорджио в Падую.
— Почему тебе вдруг захотелось отправиться в это утомительное путешествие?
— А потому, что там нет ни Дворца Дожей, ни Моста Вздохов, и потому, что там не встретишь этого негодяя Джакопо.
— Как я вижу, тебе не хочется исполнить мое поручение. Но ты забываешь, что обязанность слуги — повиноваться приказаниям хозяина. Ты — мой вассал, Джино Мональди, и хотя ты с детства — здесь, в Венеции, гондольером, все-таки ты мой вассал, как уроженец моих неаполитанских поместий!
— Синьор, скажу вам откровенно, что все мы здесь, в Венеции, простые люди, — начиная от продавцов воды и кончая гондольерами, — все мы желаем этому псу Джакопо самого что ни есть скорого успокоения в лоне Авраамовом[15]… Говорить с этим негодяем значит не дорожить своей честью. Это могут подтвердить все. И не дальше, как вчера, это же самое говорила красавица Аннина, дочка старого торговца вином… Да если кто из гондольеров увидит меня с Джакопо, мне не придется участвовать в гонках, даже несмотря на поддержку вашей светлости…
— Итак, если он тебя задержит, ты дождись его ответа… А если он прогонит тебя без разговоров, ты немедленно вернись сюда, чтобы я знал, чем кончилось мое поручение.
— Я очень хорошо понимаю, синьор, что самолюбие хозяина значит больше, чем честь слуги… Если бы какой-нибудь мерзавец осмелился нанести оскорбление вашей светлости, мы с Джиорджио всегда сумели бы доказать нашу преданность…
