Том Шервуд - Адония
Когда Адония поднималась по лестнице, на балконе не раздалось ни звука. Лишь дождавшись, когда она ступит на помост, капитаны сняли шляпы и уважительно склонили головы.
– Жаль, Глюзий не видел, – проговорил Люпус. – Ах, до чего жаль.
Тренировочный бой
Именно после этой схватки Адония изменилась. Когда Глюзий со своим отрядом вернулся в монастырь, он встретил не привычную безропотно послушную ученицу. Девушка приобрела властную сдержанность в словах и жестах, а взгляд у неё сделался холодным и пристальным. Казалось, что она даже стала выше ростом. Люпус не велел говорить, и Глюзий не узнал, что Адонии довелось пережить в его отсутствие, и потому принял её холодную вежливость за презрение к нему, лучшему фехтовальщику «Девяти звёзд», который однажды на её глазах, на берегу моря, был самым позорным образом посрамлён. Поэтому кроме короткого приветствия он не обменялся с бывшей ученицей ни словом.
Прошло несколько дней. Адония исправно посещала фехтовальное поле, однако Глюзий, делая вид, что не замечает её, работал лишь со своим учеником, Николасом. Адония, не выражая никаких эмоций в связи с проявленным по отношению к ней пренебрежением, молча работала с манекеном. Маленький, занимавшийся в углу того же поля метанием ножей в бревенчатый щит, подкрался однажды к ней и, отводя взгляд в сторону, предложил:
– Давай пойдём куда-нибудь в другое место. Вместе ножи побросаем.
– Ты ведь что-то недоговариваешь, – заметила Адония, поправляя на манекене иссеченную кирасу. – Говори в открытую, не робей.
– Мне просто неприятно, – быстро пробормотал Маленький, – когда Николас пятнает тебя в учебном бою.
Он бросил быстрый взгляд в сторону позванивающих шпагами Глюзия и его ученика. Отвернулся и, не глядя Адонии в глаза, сообщил:
– Николас сегодня приготовил чёрную краску. И собирается назвать её «мушиный помёт». Он – смотри – стал какой ловкий. Разрисует тебе весь балахон. Пошли, в самом деле, побросаем ножи?
– Нет, – сказала, возвращаясь к манекену, Адония, и взгляд её стал недобрым. – Пусть несёт свою краску.
Дело, между тем, складывалось для Адонии не самым удачным образом. В фехтовальный двор, оживлённо переговариваясь, вошли несколько человек, и среди них – Регент и Фердинанд.
– Глюзий, друг! – выкрикнул кто-то в их компании. – Что-то ты про нашу ученицу забыл! С Николаса третий пот сходит, а она манекен тюкает!
– Мой ученик делает очевидные успехи, – ответил Глюзий, остановив бой и направляясь здороваться. – Это увлекает.
– Да и вообще не женское это дело, – негромко произнёс Николас.
Негромко, но так, что слышали все.
– Ты рождён бойцов рубить, а она – коров доить? – Насмешливо крикнул ему Регент. – А может – наоборот?
– Что ж, – нарочито смиренно поклонился Николас. – Если вы так желаете проверить… Маленький! Подай ей тупую шпагу и краску.
– А что, Глюзий, – вдруг сказала Адония, подходя к общей компании. – Николас ещё не участвовал с тобой в живом деле?
– Нет, ещё не участвовал, – сдержанно ответил её бывший учитель. – Но безусловно готов.
– Готов? Тогда передай на время ему свою шпагу.
– Ты на что намекаешь? – с вызовом повернулся к ней Николас. – Поединок боевым оружием?
– Никаких намёков, – спокойно произнесла Адония. – Обычное дело. Да, поединок боевым оружием. До первой крови.
– А что! – захохотал Фердинанд. – Кровь совсем не хуже краски, джентльмены! Ведь так?
– Патер нам головы поснимает, – заметил Цынногвер.
– А до того Николас с неё голову снимет, – дёрнул плечом Глюзий.
– Ах, брось, дорогой, – мило улыбнулась Адония. – Джентльмены подтвердят, что я немного преуспела в защите.
– Подтвердим, – вполне уже серьёзно произнёс Фердинанд.
– Ну хорошо, – снова неуверенно повёл плечом Глюзий. – Но только до первой крови.
Маленький, побледнев, стараясь не смотреть Адонии в глаза, подал ей боевую шпагу. Николас с лёгким поклоном принял тяжёлую шпагу Глюзия. Зрители не спеша разобрались по кругу. Николас и Адония встали напротив друг друга.
– Итак, чтобы строго! – в последний раз сказал Глюзий. – Первая кровь – схватке «стоп»!
– Ну разумеется, дорогой! – высоким голосом «пропела» Адония. – Как прикажешь…
Николас заметно нервничал. Одно дело, когда ты, как бы резвясь, мажешь противника краской. И совсем другое – когда в лицо тебе смотрит «рабочая» синяя сталь. Он, как манекен на пружинке, с дальней дистанции, раз за разом наносил неопасные удары, и Адония так же однообразно парировала.
Зрители были внимательны и молчаливы. Все понимали, что детские поединки с краской и балахонами остаются в прошлом. И тот, кто сейчас пометит противника кровью, приобретёт репутацию. Интригу в поединок привносило ещё и то, что Глюзий, с одной стороны, и Регент с Фердинадом – с другой были вроде бы тоже соперниками. Исход поединка необъявленно отмечал «чья школа лучше».
Теперь синеглазая фехтовальщица, как бы переняв очередь, выбрасывала клинок в неопасные, «пугающие» уколы, а Николас заученно защищался.
Никто не заметил, какой миг Адония выбрала для того, чтобы стремительно переменить манеру боя. Перебросив шпагу в верхнюю позитуру, она предъявила собравшимся серию бешеных декстров, а в конце этой серии, коротко простонав, сделала длинный выпад. И, в ту же секунду выпрямившись и повернувшись к Николасу спиной, обнажив в недоброй улыбке влажные белые зубы, быстрым шагом направилась к Глюзию. Тот непонимающе смотрел на неё. Фердинанд шумно выдохнул. А Адония, приблизившись, подняла шпагу и конец её вытерла о коричневый Глюзиев камзол.
– Вот тебе, дорогой, – негромко сказала она, – первая кровь. Она же – последняя.
За её спиной раздался звук упавшего тела.
– Что молчишь? – склонив голову набок, Адония ласково смотрела Глюзию прямо в глаза. – Я нарушила хоть что-то из правил?
– Нет, – не разжимая зубов, выдавил Глюзий.
– Сколько было труда, Глюзий! – громко сказал склонившийся над Николасом Фердинанд. – Сколько лет, сколько работы! – И, выпрямившись, подытожил: – Готов. Точно в сердце.
– Итак, джентльмены, – демонстративно невесело произнёс Регент, – идём к патеру. Боюсь, что через десять минут мы будем завидовать Николасу.
Дружно, не произнося больше ни слова, вся компания, – и Маленький в том числе, – прошагала к выходу с фехтовального поля. Николас так и остался лежать, нелепо подвернув под себя руку с тускло отсвечивающей шпагой.
Однако, вопреки всем ожиданиям, патер не проявил даже ничтожного недовольства. Пощёлкивая длинной ниткой потемневших от времени чёток, зевнув, он проговорил:
