Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)
Я вознегодовал при виде столь неподобающего легкомыслия, но не мне было возражать. Я повернулся к царице. Она посмотрела на меня взглядом, в котором мне не удалось ничего прочитать, и сказала служанке:
– Можешь идти.
Когда девушка уже уходила, я ее задержал:
– Постели мне в восточной комнате. Я буду спать там, пока не очищусь от крови. – Глаза девушки распахнулись, словно бы я сказал нечто неслыханное; она прикрыла ладонью рот и бросилась прочь из комнаты.
– Что за нахальная дура, – заявил я. – Тебе лучше продать ее.
Никогда не пойму этот береговой народ. Я не хотел оскорбить ее дом и говорил вполне вежливо. А потому удивился ее внезапному гневу. Царица стиснула кулаки и, оскалившись, бросила:
– Тогда ступай! Убирайся к своему Эгею Проклятому! Вы стоите один другого. – Она расхохоталась, но умом я уже был в Афинах. – Ступай, ступай к нему, юнец, желающий вознестись над собственной судьбой. Но когда наступит час расплаты, вспомни, что ты сам выбирал свою участь.
– Пусть меня рассудит всевидящий Зевс, – ответил я и вышел.
На следующий день я попросил принести перо и египетский папирус. Прошел год или два с тех пор, как мне доводилось писать, поэтому я опробовал свою руку на воске – чтобы проверить, как она помнит буквы. В моем письме не было особых секретов, однако я хотел, чтобы первые слова, полученные от меня отцом, были написаны мною, а не писцом. Привычка не оставила меня, я каллиграфически выводил буквы – как тому учил меня розгой учитель. Я подписал письмо именем Керкион, запечатал царским перстнем, а потом сел, слушая, как затихает вдали на афинской дороге топот копыт.
Езды было всего два часа, и я весь день ожидал возвращения гонца. Конечно, у отца не было причин торопиться с ответом, и все же, по молодости, сердце мое терзало нетерпение, и не было такой причины для задержки, что не успела бы прийти мне в голову. Но посланец вернулся только после полудня следующего дня.
На нижней террасе, меж двух колонн, располагалось черное базальтовое сиденье, над ним свисал желтый жасмин. Я отошел к нему и распечатал письмо, написанное аккуратной рукой писца. Оно оказалось еще короче моего. Царь приглашал меня погостить у него в Афинах, выражал интерес к моим победам и соглашался очистить от пролитой крови.
Чуть погодя я послал за гонцом. Думаю, мне хотелось, как это нередко случалось со мной в Элевсине, повыспросить у него об афинском царе. Но, как и всегда, счел недостойным подобное любопытство. Так что в итоге я спросил его, как опрашивают любого гонца, только о новостях. Он рассказал мне о разных разностях, о которых я успел с той поры забыть, а потом добавил:
– Все говорят, что жрица скоро станет царицей.
Я выпрямился в кресле:
– Как так?
– О, повелитель, проклятие оказалось таким тяжелым. Родственники постоянно пытаются отобрать царство у Эгея, жены не дали ему сыновей, а критяне не уменьшают дани, невзирая на все просьбы царя.
Я поинтересовался, какова же дань.
– На следующий год четырнадцать танцоров для игры с быком. И, как обычно, они забирают самых лучших. Жрицы святилища видят в этом знак для царя. – Гонец умолк, словно бы в глотке его застрял комок.
– Тамошняя жрица, – проговорил я, – она из Элевсина?
– Да, повелитель, она служила в здешнем святилище. Но сюда пришла откуда-то с севера, из святого места за Геллеспонтом.[67] Говорят, она прозорлива и умеет вызывать ветер; простонародье в Афинах зовет ее «хитроумной» или «колхидской колдуньей». Царь когда-то возлег с ней перед Деметрой; этого потребовал оракул, когда в царстве случилось какое-то большое несчастье. Говорят, ему осталось теперь лишь возвести ее рядом с собой и возвратить назад прежние обычаи. – Теперь я понял, почему гонец не хочет смотреть мне в глаза. Он торопливо продолжал: – Повелитель, ты же знаешь, как афиняне любят болтать. Скорее, это все потому, что у царя двое сыновей от нее и нет иного наследника.
Я встал с базальтового сиденья и проговорил:
– Разрешаю тебе идти.
Он отправился прочь, и я принялся расхаживать взад и вперед по залитой желтым осенним солнцем террасе. Люди, пришедшие переговорить со мной, начали тихо расходиться. Наконец сердце мое остыло, и я подумал: «Пожалуй, не следовало так быстро отсылать этого человека. Нужно было его наградить: пришедшее вовремя предупреждение – дар божий. А что касается отца, какие у меня основания сердиться на него? За эти восемнадцать лет он так и не взял себе жены – ради матери и меня. А я мог бы оказаться здесь раньше, если бы вовремя поднял камень. – Солнце еще стояло высоко, и передо мной лежала короткая тень. – Муж, проспавший предупреждение, не заслуживает его, – решил я. – Зачем ждать завтрашнего дня? Отправлюсь сегодня».
Я вернулся во дворец и приказал служанкам одеть меня. Эллинский костюм из красной кожи, в котором я приехал сюда из Трезена, оставался еще почти новым. Я прицепил к поясу украшенный змеями меч эрехтидов, а чтобы до поры скрыть его, перебросил через плечо короткий голубой плащ из тех, что можно носить в помещении.
Я решил ограничиться двумя слугами. Стража, на мой взгляд, не подобала просителю, а я к тому же стремился сразу же показать, что явился с дружбой и рассчитываю на доверие. Я намеревался ехать втроем, но, когда я собрался в дорогу, моя пленница Филона в слезах ухватила меня за плащ и зашептала:
– Женщины во дворце говорят: царица убьет меня, едва твоя спина повернется ко дворцу.
Я поцеловал девушку и сказал, что дворцовые слухи всегда одинаковы; однако она глядела на меня как загнанный заяц на копье, и, трезво подумав, я решил, что царице не стоит доверять. И хотя это сулило лишние неудобства, я велел одному из слуг взять Филону на круп своего мула.
Привели коня, и я послал к царице с вестью о том, что готов и хочу с ней проститься. Она ответила, что чувствует себя нездоровой и не желает ни с кем говорить. Я видел, как она прогуливалась по террасе, – ну и ладно, главное – соблюсти подобающие условности.
Итак, я сел на коня, и во дворе меня приветствовали спутники – но чуть иначе, чем прежде; ведь теперь я сделался походным вождем и посему принадлежал не только им. В другое время это бы меня опечалило, но теперь я сделал приветственный жест и скоро забыл о них: в лицо мне дул ветерок с Аттики.
Дорога сперва шла вдоль берега, потом повернула вглубь страны. Осенняя трава высохла и поблекла, темную листву олеандров покрывала пыль. На рубеже – возле сторожевой башни – мне пришлось назваться перед афинянами; они не ожидали меня раньше следующего утра. Я ощущал, что в подобной поспешности нетрудно усмотреть мальчишескую невоспитанность, и они могут отнестись ко мне не слишком серьезно. Однако афиняне держались вежливо. Когда я поехал дальше, опережая меня, вперед вырвался посланный ими гонец.
