Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)
Часть третья
Афины
Глава 1
Итак, я второй раз въезжал в Элевсин по истмийской дороге, и люди стояли на крышах, но на этот раз они не молчали.
Я отправил спутников возглавлять шествие, а сам ехал перед ополчением мужей. Царь Мегары почтил меня даром – верховым конем. Стража несла трофеи, выступая под звуки флейты и поющих голосов. Позади ехали повозки с добычей, шли женщины и стадо скота. Шаги наши утопали в зеленых ветвях и цветах, которые кидали с крыш на дорогу. В тот час, когда тень мужа в два раза длиннее его самого, мы въехали на насыпь, ведущую к твердыне, и стража разделилась надвое, пропуская меня вперед.
На башне, над воротами, было черно от народа, створки распахнулись прямо передо мной, и часовой протрубил в рог. Я въехал на мощенный плитами большой двор, стук копыт моего коня отозвался между высоких стен звонким эхом. Наверху – словно пчелы, облепившие соты, – жалась друг к другу дворцовая челядь; все молчали, на окнах не было видно ни одного яркого полотнища. Лишь наискось падали солнечные лучи, очерчивая зубчатую тень крыши, усеянной множеством голов; а на широких ступенях среди раскрашенных колонн стояла женщина в широкой жесткой юбке и пурпурной диадеме. Высокая и неподвижная, она, как колосс, отбрасывала долгую тень.
Я спешился у подножия лестницы, и коня увели. Она ожидала, не сделав навстречу мне даже шага. Я поднялся и стал напротив нее, набеленное лицо показалось мне маской из слоновой кости с глазами-сердоликами. На плечи ее ниспадали расчесанные и перевитые нитями из золота и серебра рыжие волосы – точно такие я видел испачканными кровью и пылью на земле Истма.
Я взял ее холодную руку и склонился с приветственным поцелуем – чтобы видели люди. Но губы наши не соприкоснулись: я не хотел добавлять оскорбление к крови, и без того разделившей нас. Рот мой коснулся пряди волос на ее лбу, она произнесла готовую приветственную фразу, и мы бок о бок вошли во дворец.
Вступив рядом с ней в чертог, я сказал:
– Нам надо поговорить. Давай подымемся наверх, где никто не помешает нам. – Она поглядела на меня, и я добавил: – Не бойся, я знаю, как надлежит поступать.
В опочивальне было сумрачно, лишь лучик заходящего солнца падал на одну из стен. На высоких пяльцах какая-то вышивка – смесь белого с пурпуром. Украшенная золотом лира возле окна. Возле стены просторное ложе, укрытое мехом циветты и пурпуром.
– Госпожа, – начал я, – ты знаешь, я убил твоего брата. Но знаешь ли ты причину?
Она отвечала голосом далеким, как морской берег:
– Кто после смерти Ксанфа сумеет уличить тебя во лжи?
– А какая кара, – продолжил я, – полагается убившему царя прежде срока? – Закушенная губа ее побелела. – Но я убил его в поединке, а тело доставил сюда для подобающих похорон, потому что не хотел бесчестить твою родню. Люди его не считают меня неправым. Как ты видишь, они позволили мне привести их домой.
Она отвечала:
– Тогда кто же я? Пленница, взятая твоим копьем? – Груди с вызолоченными кончиками затрепетали, выдавая волнение. И все же слова эти лишь напоминали мне о Филоне, взятой пиратом и вором; прежде ей приходилось делить ложе с людьми, которых трудно было поставить выше животных, и о нежности она знала лишь то, чему я ее научил сегодня. От сна меня пробудили слезы девушки, она просила никому не продавать ее и не дарить.
– Все остается как прежде, госпожа, – отвечал я. – Ты здесь царица.
– Но ты теперь – царь? Так, эллин?
Я подумал, что женщине, оплакивающей родственника, подобало бы вести себя сдержаннее и избегать резкости, но не мне было говорить ей об этом. Пятно солнечного света на стене заалело; белая птица в своей плетеной клетке нахохлилась перед сном, чтобы было теплее.
– Настанет время поговорить и об этом, – отвечал я. – А сейчас на руках моих кровь, от которой ты не можешь меня очистить, да и не подобает мне просить об этом тебя. Сняв вину с себя, я вернусь и выплачу дань за кровь детям Ксанфа.
В сгущающихся сумерках она поглядела на меня и спросила:
– Вернешься? Откуда же?
– Из Афин, – отвечал я, едва веря тому, что могу наконец произнести это слово. – Люди говорят, что на Акрополе есть храм Матери и святилище Аполлона у священного источника. Там меня очистят от пролитой крови сразу небесные и подземные боги. Я попрошу об этом царя.
Запястье ее обвивал браслет – золотые кольца змеи. Поправив украшения, она сказала:
– Теперь Афины! Разве мало тебе Мегары? Теперь ты решил еще завести сердечную дружбу с Эрехтеем.[66] Ничего себе дом для очищения! Лучше прихвати воду с собою.
Я ожидал от нее другого гнева. Можно было подумать, что я просто обидел ее каким-то пустяком, а не убил родственника.
– Или ты не знаешь, – продолжала она, – что его дед взял Элевсин, убил раньше срока царя и изнасиловал царицу? С той поры на эрехтидах лежит проклятие Матери. Зачем, по-твоему, Эгей воздвиг ей святилище на Акрополе и присылает сюда за жрицей? Пройдет много времени, прежде чем ему удастся смыть проклятие. И ты хочешь, чтобы этот человек очистил тебя? Не торопись, дай лучше своим юношам, которые так тебя превозносят, услышать, куда ты поведешь их!
– Проситель не берет с собой воинов. Я отправлюсь в Афины один.
Царица вновь прикоснулась к браслету. Она казалась мне женщиной, не знающей, что предпочесть.
«Она сердится на мое решение, – подумал я. – И в то же время хочет, чтобы я ушел».
Она сказала:
– Я ничего не знаю о твоем Аполлоне. Когда ты уедешь?
– Когда вернется с ответом мой гонец. Послезавтра, а может, и завтра.
– Завтра! – вскричала она. – Ты вернулся с закатом, и солнце еще не село.
Я ответил:
– Скорее уеду – быстрее вернусь.
Царица подошла к окну, затем вернулась ко мне. Ощутив запах ее волос, я вспомнил, что такое желать эту женщину. Потом она повернулась ко мне – словно кошка, обнажившая острые зубы и розовый язык.
– Ты смелый юноша, эллин, раз не боишься отдать себя в руки Эгея, показав сперва, какого он имеет в тебе соседа. За свою скалу и горстку возделанных полей у ее подножия он бился как волк, защищающий свое логово; даже отощал в войне с собственной родней. Неужели ты доверишься мужу, которого никогда не видал?
– Да, – отвечал я. – Почему бы и нет? Ведь просящий – священен.
На стене погасло последнее ржавое пятно заката, холмы укрыла серая мгла, лишь острая вершина самой высокой горы еще алела девичьим соском. Белая птица спрятала голову в мягкие, как шерсть, перья. Пока я глядел в сторону Афин и ночь опускалась на далекий город, неслышно вошла одна из дворцовых служанок и откинула полог с просторного ложа.
