Александр Дюма - Сальтеадор
С этими словами он полоснул острием кинжала медвежью морду.
Брызнула кровь, зверь взревел от боли и попятился в берлогу. Сальтеадор скользнул в отверстие с быстротой змеи, очутился рядом с медведем и увидел, что зверь загородил проход.
— Да, — заметил Фернандо, — все ясно: один из нас выйдет отсюда; остается узнать, кто же?
Зверь ответил угрожающим рычаньем, будто поняв его слова.
Воцарилась тишина: противники мерили друг друга взглядом.
Глаза медведя горели словно раскаленные угли.
Враги замерли. Каждый выжидал, собираясь воспользоваться неверным движением противника.
Человек первым потерял терпение.
Фернандо искал глазами камень. И случай помог ему: рядом валялся увесистый обломок скалы.
Горящие глаза зверя послужили ему мишенью, и обломок, словно брошенный метательной машиной, с глухим треском ударился о голову зверя.
Такой удар размозжил бы лоб быку.
Медведь покачнулся, и его глаза, сверкавшие молнией, закрылись.
Но немного погодя зверь, как видно собираясь напасть на человека, с рычанием поднялся на задние лапы.
— А-а, — произнес Фернандо, шагнув вперед, — наконец-то осмелился!
И, упираясь грудью в рукоятку ножа, он направил острие на врага.
— Ну, приятель, давай обнимемся.
Объятие было гибельным, поцелуй смертельным. Фернандо почувствовал, что когти медведя вонзаются в его плечо, а острие кинжала тем временем углублялось в сердце зверя. Человек и зверь вцепились друг в друга и покатились по берлоге, залитой кровью раненого хищника.
XX
ГОСТЕПРИИМСТВО
Уже стемнело, когда Хинеста углубилась в горы.
Но прежде чем последовать за ней, нам следует нанести визит в дом дона Руиса де Торрильяса вслед за верховным судьей Андалусии.
Вероятно, читатель помнит, что сказал король дону Иньиго, выходя вслед за Хинестой из Мирадора королевы.
Дон Иньиго, не задумываясь о том, какой непонятной силой удалось цыганке добиться от короля помилования, в котором он отказал и дону Руису, и ему самому, тотчас же направился к дому дона Руиса, расположенному на площади Виварамбла, близ ворот Гранатов.
Читатель, верно, также запомнил, что верховному судье, пока дон Карлос будет находиться в столице древних мавританских королей, надлежало жить в Гранаде, и дон Иньиго решил, что нанесет обиду старому другу дону Руису, если не пойдет к нему и не попросит гостеприимства, которое его бывший соратник однажды предложил ему еще в Малаге.
Поэтому на другой же день после приезда он (как и сказал дону Руису на площади Лос-Альхибес) отправился, вместе с дочерью, в дом старого друга с просьбой приютить их.
Донья Мерседес была дома одна, ибо дон Руис, как мы знаем, с утра ждал короля на площади Лос-Альхибес.
Донья Мерседес была еще хороша собой, хотя ей было далеко за сорок; ее называли античной матроной, почитая эту чистую, безупречную жизнь, и никому в Гранаде не приходило в голову набросить хотя бы тень подозрения на супругу дона Руиса.
Увидев дона Иньиго, Мерседес негромко вскрикнула и поднялась с места; румянец залил ее бледные щеки и сразу же исчез, подобно зарнице, ее прекрасное лицо стало еще бледнее, и странное дело: волнение, овладевшее ею, как бы передалось дону Иньиго. Лишь после недолгого молчания, пока донья Флор с изумлением переводила взгляд с отца на донью Мерседес, повторяем, после недолгого молчания он обрел дар слова и сказал:
— Сеньора, я должен провести несколько дней в Гранаде — в первый раз после возвращения из Америки. И я бы обидел своего старинного друга, если бы остановился в гостинице или у кого-нибудь из других знакомых мне дворян, ибо мой друг приезжал в Малагу, чтобы пригласить меня к себе.
— Сеньор, — заговорила Мерседес, опустив глаза и тщетно стараясь сдержать волнение, хотя голос ее дрожал, что поразило донью Флор, — вы правы, и если б вы поступили так, то дон Руис наверняка сказал бы, что сам он или его супруга, очевидно, утратили ваше уважение; конечно, он был бы уверен, что в этом не его вина, и спросил бы, как судья спрашивает обвиняемого, не я ли тому виновница.
— Да, сеньора, — отвечал дон Иньиго, в свою очередь опустив глаза, — кроме вполне понятного желания повидаться с другом, которого знаешь тридцать лет, это и есть истинная причина… (и он сделал ударение на последних словах) истинная причина моего прихода.
— Вот и хорошо, сеньор, — улыбнулась Мерседес, — оставайтесь у нас вместе с доньей Флор; для меня будет счастьем окружить ее материнской любовью, если она хоть на мгновение позволит мне вообразить, будто она моя дочь. Я постараюсь, чтобы гостеприимство, оказанное в доме моего супруга, оказалось достойным вас, если это возможно при той нужде, в которую впало наше семейство из-за великодушия дона Руиса.
И, поклонившись дону Иньиго и его дочери, Мерседес вышла.
Говоря о великодушии мужа, донья Мерседес намекала на то, о чем сказал королю дон Руис, заметив, что разорился, уплатив цену крови семьям двух альгвасилов, убитых его сыном, и внеся в монастырь вклад за сестру дона Альваро.
Великодушие это было тем более удивительно и тем более похвально, что дон Руис, как мы уже упоминали, никогда не проявлял к сыну горячей отеческой любви.
После ухода доньи Мерседес в комнату вошел слуга, давно живший в доме; он принес медное позолоченное блюдо, разрисованное в арабском вкусе, с печеньем, фруктами и вином.
Верховный судья отстранил блюдо рукой, зато донья Флор с непосредственностью, присущей птицам и детям, всегда готовым полакомиться угощением, разломила алый сочный гранат и омочила губы, да позволено нам будет сказать, еще более свежие и алые, чем сок граната, в жидком золоте, что называется вином херес.
Спустя четверть часа донья Мерседес вернулась, вернее, приоткрыла дверь, пригласив гостей следовать за нею.
Свою спальню она отвела донье Флор, а дона Иньиго устроили в спальне своего мужа.
Ни дон Иньиго, ни донья Флор и не подумали извиняться за то беспокойство, которое они причинили в доме дона Руиса: у гостеприимства были свои законы и уважали их и те, кому его оказывали, и те, кто его оказывал. Дон Иньиго и донья Флор поступили бы так же, если б им пришлось принимать у себя дона Руиса и донью Мерседес.
Пока донья Флор устраивалась в комнате хозяйки, дон Иньиго вошел в комнату дона Руиса, сбросил дорожные одежды и переоделся, торопясь к королю.
Мы уже видели, как он шел в свите дона Карлоса по площади Лос-Альхибес, видели, как он подошел к дону Руису, чтобы сообщить о своем приезде.
