Мишель Зевако - Смертельные враги
– Осмелюсь ли я, сударыня, просить вас о милости?
– Вы? – удивилась Фауста. – О чем вы можете просить меня?
– Сущий пустяк, сударыня... Взглянуть на некий пергамент, что вы прячете у себя на груди, – сказал доминиканец, выпрямляясь.
«Я в ловушке! – подумала Фауста. – И этим новым ударом я обязана Пардальяну – ведь именно он открыл им, что я храню пергамент при себе.»
А вслух произнесла со спокойствием, исполненным презрения:
– А что вы сделаете, если я откажусь?
– В таком случае, – спокойно отвечал доминиканец, – я буду вынужден, сударыня, поднять на вас руку.
– Ну что ж, возьмите его, – предложила Фауста, кладя ладонь себе на грудь.
Монах, по-прежнему бесстрастный, поклонился, словно приняв к сведению данное ему разрешение, и сделал шаг вперед.
Фауста вскинула руку, и в ней внезапно блеснул маленький кинжал, всегда висевший на цепочке у нее на груди; она спокойно сказала:
– Еще один шаг – и я пущу его в ход. Предупреждаю вас, святой отец, лезвие этого кинжала отравлено и малейшей царапины достаточно, чтобы вызвать мгновенную смерть.
Доминиканец застыл, как вкопанный, и нечто похожее на загадочную улыбку мелькнуло у него на губах.
Фауста скорее угадала эту улыбку, нежели увидела ее. Стремительно осмотревшись, она убедилась, что находится наедине с монахом и что маленькая дверка за ее спиной, закрытая ею собственноручно, по-прежнему остается закрытой.
Она шагнула вперед и высоко воздела руку с кинжалом.
– Дорогу! – повелительно воскликнула она. – Или, клянусь Небом, ты умрешь!
– Святая Дева! – возопил доминиканец. – Неужто вы осмелитесь поразить беззащитного служителя Господа?
– Тогда открой дверь, – холодно сказала Фауста.
– Повинуюсь, сударыня, повинуюсь, – произнес доминиканец дрожащим голосом, одновременно безуспешно пытаясь с нарочитой неловкостью открыть дверь.
– Изменник! – прогремела Фауста. – На что ты надеешься?
В тот же миг две могучие руки обхватили ее поднятую кисть, а две другие, подобно живым клещам, зажали ее левую руку.
Не оказывая сопротивления – принцесса понимала, что оно бесполезно, – она повернула голову и увидела, что ее держат двое монахов атлетического телосложения.
Она обвела кабинет взглядом. Казалось, все оставалось на своих местах. Маленькая дверь была по-прежнему закрыта. Так как же они вошли сюда? Очевидно, в кабинет вел один, а то и несколько потайных ходов. Впрочем, все это уже не имело значения; для нее было теперь важно лишь то, что она оказалась в их власти и должна как можно быстрее вновь обрести свободу и вырваться отсюда.
Она непроизвольно выронила так и не сыгравший свою роль кинжал. Оружие мгновенно исчезло в складках чьей-то рясы. Как только принцесса лишилась его, оба монаха со слаженностью механизмов отпустили ее, отступили на два шага, спрятали свои узловатые руки в широкие рукава и застыли в созерцательных позах.
Доминиканец склонился перед ней с почтением, в котором, как ей показалось, она различила долю иронии и угрозы, и произнес своим спокойным и ровным голосом:
– Сиятельная принцесса благоволит извинить меня за насилие, кое я был вынужден учинить над ней. Надеюсь, ее блистательный ум поймет, что я тут ни при чем... Я всего только ничтожное и смиренное существо! Я лишь орудие в руках тех, кто стоит надо мною... Они приказывают – я повинуюсь, не споря и не обсуждая.
Не проявляя ни гнева, ни досады, с презрением, которое она и не пыталась скрыть, Фауста согласно кивнула.
«Этот человек произнес точное слово, – подумала она. – Он и его приспешники – всего лишь орудие в чужих руках. Они не существуют для меня. А раз так, к чему спорить или сетовать? Искать того, кто движет всем этим, следует выше. Это не Филипп II – король просто-напросто приказал бы арестовать меня. Стало быть, удар нанесен великим инквизитором. И считаться придется именно с ним.»
Обращаясь к доминиканцу, Фауста спокойно сказала:
– Чего вы хотите от меня?
– Я уже имел честь говорить вам, сударыня: пергамент, хранимый вами здесь...
И доминиканец указал пальцем на грудь Фаусты.
– Вы имеете приказ взять его силой, не так ли?
– Надеюсь, сиятельная принцесса избавит меня от этой жестокой необходимости, – сказал доминиканец с поклоном.
Фауста вынула пресловутый пергамент, не отдавая его, однако, монаху:
– Прежде чем уступить, я желаю получить ответ на свой вопрос: что сделают со мной потом?
– Вы будете свободны, сударыня, полностью свободны, – поспешно ответил доминиканец.
– Поклянетесь ли вы мне на этом распятии? – спросила Фауста, пытаясь проникнуть в тайники его души.
– Нет надобности давать клятву, – произнес за ее спиной спокойный и сильный голос. – Моего слова вам должно быть достаточно, и оно у вас есть.
Фауста живо обернулась и оказалась лицом к лицу с Эспинозой – он бесшумно вошел через одну из потайных дверей.
Взгляд Фаусты сверкнул гневом, и она произнесла оскорбительным тоном:
– Как могу я верить вашим словам, кардинал, если вы действуете, словно лакей?
– На что вы жалуетесь, сударыня? – в спокойствии Эспинозы таилось нечто зловещее. – Я лишь действую против вас теми самыми методами, какие вы применяли против нас. Вы и Монтальте должны были передать документ нам. Однако, злоупотребив нашим доверием, вы попытались продать то, что принадлежит нам по праву, а когда вам это не удалось, вы решили сохранить его у себя, по-видимому, в надежде продать его кому-то другому. Как вы сами расцениваете ваши методы, сударыня?
– Я же сказала: у вас душа лакея, – ответила Фауста с убийственным презрением. – Сначала вы применили против женщины насилие, теперь вы оскорбляете ее.
– Слова, сударыня, одни слова! – Эспиноза пренебрежительно пожал плечами.
И, помолчав, жестко добавил:
– Горе тому, кто попытается противиться замыслам святой инквизиции! Всякий, мужчина то или женщина, будет безжалостно раздавлен. Итак, сударыня, отдайте мне этот документ, принадлежащий нам, и возблагодарите небо, что из уважения к королю, который взял вас под свое покровительство, я не заставил вас дорого заплатить за вашу дерзкую и бесчестную попытку.
– Я уступаю, – сказала Фауста, – но, клянусь вам, вы дорого заплатите за ваши оскорбления и за учиненное вами насилие.
– Вы напрасно грозите, сударыня, – произнес Эспиноза, завладевая документом. – Я действую на благо государства, король лишь одобрит мои действия. Что до этого пергамента, я должен буду поблагодарить господина де Пардальяна, объяснившего, где нам следует его искать. Я не премину выразить ему свою признательность, как только встречу его.
