Елена Долгова - Камень ацтеков
— Не вздумайте жаловаться своим прихожанам, — мрачно предупреждает де Ланда. — Вы знаете, как я уважаю священников, сеньор, но убить индейского ребенка для меня ничего не стоит. Одна стрела в мою сторону — и парнишка умрет, как удавленный котенок.
— Чего вы хотите?
— Отдыха и еды в дорогу. Я скоро уйду и уже никогда не вернусь.
Нариньо не верит, но вера в людскую искренность уже не имеет для него значения.
— Есть небесная справедливость, — сухо отвечает он.
Ланда грубо сбрасывает со стола пустой стакан и уходит, уводя мальчугана за руку.
Вечером рабочие бредут с полей. Они собираются в храме и ждут. В робких фигурах Нариньо чудится немой укор. «Ребенок — сирота», — говорит он сам себе. Он не знает, что делать. Руки пастыря отвыкли держать мушкет.
Вообще-то мушкетов в миссии не найти — королевский указ запрещает индейцам держать ружья.
Нариньо наспех читает молитвы и смотрит поверх темных голов — в сторону арки входа. Он знает, что скоро придет ночь — время, когда зло становится сильнее.
Де Ланда тоже по-своему ждет ночи — он боится спать один, но не решается приказать какой-нибудь индейской женщине разделить с ним постель. В темноте в лицо ему скалится каменная улыбка чужого бога. Иногда Эрнандо видит призрак Баррета — англичанин стоит к бывшему другу спиной.
— Питер! — зовет испанец.
Пират никогда не оборачивается, но Ланда знает, что у англичанина нет лица. С затылка свисает сорванный когтями ягуара лоскут кожи.
Эрнандо встает, находит кувшин, пьет агавовую водку через край — до тех пор, покуда в желудке не станет горячо и приятный туман не окутает сознание. Тогда он вынимает из-под одежды мешочек, развязывает его и при лунном свете рассматривает изумруд.
Грани камня холодны и остры.
Если надавить на них пальцем, на коже остается болезненный отпечаток.
Ланда убирает изумруд, без сил падает в гамак и наблюдает темноту.
Нет, не ту, обычную темноту ночи — он чувствует тьму в своей груди, правее сердца. Мрак шевелится комком и растет.
— К черту ацтекских богов! Я просто устал.
Маленький индеец, привязанный к запястью испанца длинной веревкой, корчится в углу. Ему страшно. Чужак в гамаке наверняка явился из ада, но мальчишка знает, что дьяволам нельзя показывать страх. Он стоически молчит и только изредка и незаметно вытирает глаза тыльной стороной кулака.
Глубокий сон свалил Ланду под утро третьего дня, но пробуждение оказалось неприятным. Холодный металл уперся в гортань. Молодой индеец в точно такой же, как у всех крестьян миссии, простой накидке сжимал в кулаке нож. Комната уже наполнилась рабочими с плантации. Отца Нариньо не было, и это сулило особенно неприятные перемены.
От резкого толчка гамак перевернулся, и белый мешком рухнул на глинобитный пол.
Пистолет вывалился и остался лежать под ногами. Ланду сразу же подняли и потащили на пыльную площадь, там ждал осел — терпеливый лохматый работяга, в спутанной челке которого застряли сухие семена растений. Неподалеку курился паром котел со свежей смолой. Авантюристу быстро и ловко скрутили запястья, длинную мочалку, связанную из травы, окунули в черную жижу.
Де Ланда заметно вздрогнул, но смола оказалась только умеренно горячей, она немного жгла кожу, но не вызывала серьезных повреждений. Руки добровольцев щедро мазали пленнику грудь, плечи, лицо, макушку, шею.
Остатки содержимого из котла попросту разлили по спине.
Женщина в грубом безрукавном платье, тетка обиженного ребенка, опрокинула плетенку — и туча перьев индейки облепила тело и одежду человека.
— Это не наш обычай, — на ломаном кастильском и довольно благодушно заявил высокий старик. У старейшины оказался приятный низкий голос. — Я говорю, что обычай со смолой на теле совсем не наш, но мы слышали про него от белых, и этот ритуал нам понравился. Он совсем не обидный. А красивые перья — это почетно. Отец Нариньо велит не обижать проезжих. А еще он не велит убивать. А потому — езжай прочь, чужеземец, мы дарим тебе жизнь, осла и нож. За пределами селения, если очень захочешь, ты сумеешь освободиться от веревки. Если же не сумеешь — значит такова воля Бога.
Ланду усадили на осла задом наперед и хлестнули животное. Индейцы Санта-Фе выстроились по сторонам пыльной дороги. На их замкнутых смуглых физиономиях не было ни злобы, ни насмешки — только серьезное осознание важности момента.
Изумруд благополучно оставался за пазухой — видно, не понадобился никому.
«Чтоб вы сдохли!» — захотелось крикнуть испанцу напоследок, но губы залепила густая смола.
Близ зарослей, за огненной горою Сан-Мартин, он рухнул с осла, кое-как разлепил губы и подобрал нож ртом, потом долго пытался рассечь путы на руках. В конце концов это получилось, Ланда тут же вытер лицо, выругался цветисто и витиевато, потом углубился в лес, отыскал речушку. Там он при помощи воды и песка попытался содрать с себя смолу, ежесекундно ожидая атаки крокодилов. Ему, впрочем, очень повезло, крокодилов не оказалось. Подаренный ослик выглядел смирным и годился хоть в пищу, хоть под седло.
— Все не так уж плохо, — философски заметил испанец, обнаружив на осле еще и сумку с припасами. — Конечно, мне нанесено жестокое оскорбление, но его нанесли существа, которые по развитию сами стоят чуть выше скотов. Только безмозглые крестьяне-индейцы способны пощадить врага. Так в чем же дело? Я немного подрался с дураками и был ими побежден. Мы не считаем себя обесчещенными, когда поскальзываемся на свином или собачьем дерьме.
Так он успокоил себя и пустился в дорогу на север, стараясь не слишком думать об опасностях и тяготах одинокого путешествия.
Впереди его ждал Веракрус и судно до Картахены.
Глава 10. Ягуар
Изумрудные глаза хищника приблизились. Баррет согнулся и ощупал свои ноги — щиколотки прочно застряли между вязкой почвой и бревном.
Стояла предрассветная темнота, за низкими влажными облаками скрылись тусклые звезды. Костер почти умер. Возможно, где-то под дровами еще тлели последние угли — там было еще горячо, Баррет на ощупь наскреб щепок и положил их поверх неостывшей золы, потом осторожно подул. Огонь поначалу напоминал цветок гвоздики травянки. Баррет подложил ветку покрупнее. Огонь вспыхнул и утратил сходство с растением.
Пламя ревело, зеленые радужки зверя слегка померкли и переместились в сторону. Нож в ножнах на поясе сохранился — Баррет убедился в этом, обшарив свою одежду. Он согнулся, дотянулся до лодыжек и принялся торопливо окапывать землю ножом. Тугие корни нехотя трещали под лезвием.
