Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1
13. ФИЛИПП ДЕ ТАВЕРНЕ
Филипп де Таверне, шевалье де Мезон-Руж не был похож на сестру, хотя красив был не менее, чем она, с одним существенным отличием: она была красива женственной красотой, он — мужественной. И действительно, глаза, в которых отражались доброта и благородство, безукоризненный профиль, восхитительной формы руки, нога, которой не постыдилась бы и женщина, великолепное телосложение — все это делало из него поистине очаровательного кавалера.
Как всем людям, обладающим возвышенной душой, но чувствующим, что они ущемлены жизнью, какая им предназначена, Филиппу была присуща некая печаль, однако без мрачности. Быть может, именно ей он и обязан был своей добротой, потому что, не будь в нем этой намеренной печали, он, несомненно, стал бы властным, надменным и не слишком доступным. Необходимость держаться вровень с теми, кто беден и фактически является его ровней, и с теми, кто богат и с кем он является ровней лишь в правах, придала гибкость его натуре, которую небо сотворило суровой, деспотичной и склонной к амбициям; в благодушии льва всегда кроется некое презрение.
Не успел Филипп обнять отца, как вырванная из магнетического оцепенения потрясением, которое вызвало в ней это радостное событие, о чем мы уже упоминали, прибежала Андреа и кинулась на шею молодому человеку. Сопровождалось это слезами, свидетельствовавшими, какое значение имела для невинного девичьего сердца эта встреча с братом.
Филипп взял за руки Андреа и отца и прошел с ними в пустую гостиную. Усадив их по обе стороны от себя, он сообщил:
— Вы не поверите, отец, а ты, сестричка, удивишься, но тем не менее это правда. Через несколько минут в нашем бедном доме будет дофина.
— Черт возьми! — воскликнул барон. — Этого ни в коем случае нельзя допустить! Если это произойдет, мы опозоримся навеки. Ежели дофина едет сюда, чтобы увидеть образчик французского дворянства, мне ее жаль. Но почему, по какой случайности она выбрала именно мой дом?
— О, это длинная история, отец.
— Расскажи, пожалуйста, — попросила Андреа.
— И эта история велит тем, кто забыл, что Господь наш спаситель и отец, благословлять его.
Барон скривил рот, словно сомневаясь в том, что верховный владыка людей и благ снизошел до того, что бросил на него с высоты взгляд и занялся его делами.
Андреа, видя радость Филиппа, ни в чем не сомневалась: она стиснула ему руку, словно благодаря за принесенное известие и разделяя то счастье, которое, казалось, он испытывает, и шепнула:
— Брат! Милый брат!
— Брат! Милый брат! — передразнил барон. — Похоже, она радуется тому, что нас ожидает.
— Но вы же видите, отец, Филипп счастлив.
— Потому что Филипп — восторженный юнец, но я, к счастью или несчастью, все взвешиваю и поводов для веселья не нахожу, — ответил барон, окидывая грустным взглядом обстановку гостиной.
— Отец, вы совершенно перемените мнение, как только я расскажу все, что со мной произошло, — уверил его молодой человек.
— Ну, рассказывай, — буркнул барон.
— Да, рассказывай, Филипп, — присоединилась Андреа.
— Как вам известно, я служил в Страсбургском гарнизоне. И вы, несомненно, знаете, что дофина совершила свой въезд во Францию через Страсбург.
— Да что можно знать в нашей дыре, — пробормотал Таверне.
— Значит, дорогой брат, дофина через Страсбург…
— Да. Мы с утра ждали, выстроенные на гласисе. Лил дождь, и мундиры наши промокли до нитки. Никаких извещений о точном времени прибытия дофины не поступало. Наш майор послал меня на разведку навстречу кортежу. Я проскакал почти лье и вдруг на повороте дороги встретился с первыми всадниками эскорта. Они ехали впереди кареты дофины. Я обменялся с ними несколькими словами, и тут ее королевское высочество приоткрыла дверцу, выглянула и спросила, кто я такой.
Кажется, она позвала меня, но я, торопясь доставить сообщение, уже пустил коня в галоп. — Усталость от шестичасового ожидания сняло как по мановению волшебной палочки.
— Ну, а дофина? — спросила Андреа.
— Она юна, как ты, и прекрасна, как ангел, — отвечал шевалье.
— Скажи-ка, Филипп… — нерешительно промолвил барон.
— Да, отец?
— Тебе не показалось, что дофина похожа на кого-то, кого ты знаешь?
— Кого я знаю?
— Да, да.
— Подобных дофине нет! — с воодушевлением воскликнул молодой человек.
— И все-таки попробуй припомнить.
Филипп задумался, но тут же ответил:
— Нет, не помню.
— Ну, а скажем, на Николь?
— Верно! Как странно! — удивился Филипп. — Николь вправду чем-то напоминает ее высочество. Однако насколько ее наружность грубее и низменнее! Но откуда вы узнали об этом, отец?
— Просто у меня тут сейчас находится колдун.
— Колдун? — с недоумением спросил Филипп.
— Да. Кстати, он предсказал мне твой приезд.
— Чужестранец? — робко поинтересовалась Андреа.
— Уж не тот ли это человек, что стоял рядом с вами, когда я приехал, и скромно удалился при моем приближении?
— Он самый. Но рассказывай дальше, Филипп.
— Может быть, нам пока подготовиться? — предложила Андреа.
Барон удержал ее:
— Чем больше мы станем готовиться, тем смешнее будем выглядеть. Продолжайте, Филипп.
— Да, отец. Я возвратился в Страсбург, доложил, сразу же оповестил губернатора господина де Стенвиля, и он тут же примчался.
Едва оповещенный вестовым губернатор прибыл на гласис, раздался барабанный бой, показался кортеж, и мы скорым шагом направились к Кельским воротам. Я был рядом с губернатором.
— Погоди-ка, — прервал его барон. — Ты говоришь, Стенвиль? Я знал одного Стенвиля…
— Родственник министра господина де Шуазеля…
— Это он. Продолжай, продолжай.
— Ее высочество молода, и ей, очевидно, нравятся молодые лица, потому что она довольно рассеянно слушала приветственную речь господина губернатора и все время посматривала на меня. Я же из уважения держался сзади.
«Не этот ли господин был послан мне навстречу?» — поинтересовалась она, указывая на меня. «Этот, ваше высочество», — ответил господин де Стенвиль. «Подойдите, сударь», — приказала она мне. Я приблизился. «Как ваше имя?» — спросила у меня дофина. «Шевалье де Таверне Мезон-Руж», — заикаясь, выдавил я. «Дорогая, запишите эту фамилию в свою памятную книжку», — обратилась дофина к пожилой даме, которая, как я впоследствии узнал, была ее воспитательницей графиней фон Лангерсхаузен, и та действительно занесла мое имя в записную книжечку. После чего, повернувшись ко мне, дофина промолвила: «Ах сударь, в каком вы состоянии из-за этой чудовищной погоды! Право, мне становится неловко, когда я подумаю, сколько пришлось вам из-за меня вынести».
