Шарль Монселе - Женщины-масонки
– Это правда,– перебила Пандора.
– Так вот, нехорошее дитя, перестаньте унижать себя, вы ни в чем меня не убедите. Я люблю вас, хорошо вас зная. Даже если бы вы и впрямь были такой, какой хотите казаться, даже если бы преждевременное презрение к самой себе и презрение окружающих ожесточило вашу душу, то неужели вы думаете, что моя любовь или же моя слабость, как вы ее называете, внезапно прошла бы от этого? Увы, нет! Любовь старика тем упорнее, чем меньше у него надежды. Вы справедливо заметили, что я поступаюсь собственным достоинством; но еще справедливее то, что у меня не хватает сил разлюбить вас. Мужчины сильны и достойно ведут себя только в тех случаях, когда они не любят женщину.
– Ба! Не будет меня – будет другая. Вы полюбите Сару, или Фернанду, или Мелани. Сердце мужчины никогда не бывает свободным.
– В моем возрасте люди не меняют своих привязанностей,– ответил граф.
– Что ж, дорогой граф, уповайте на Бога!
Эта фраза была произнесена тоном, который не допускал продолжения разговора.
Господин д'Энгранд взялся за шляпу.
Любовник, который получил отставку, проситель, которого выпроваживают без милосердия, поэт, рукопись которого отказывается принять издатель, берутся за шляпу одинаково – молча и убито.
– Прощайте, Пандора,– сказал граф.
– Прощайте.
Он уже взялся за ручку двери, когда Пандора, которая, казалось, о чем-то раздумывала, окликнула его.
– Подождите!
Удивленный граф подошел к ней.
Пандора направилась к своему секретеру, открыла один из ящиков и вытащила оттуда пресловутое письмо с загадочной печатью.
Она еще раз перечитала письмо, но теперь она, казалось, обдумывает каждую букву.
– Дорогой граф,– заговорила она, отложив листок,– мне жаль вас, и коль скоро вы действительно меня любите, отчасти по привычке, отчасти из самолюбия – не перебивайте! – я хочу предложить вам договор.
– Договор?
– Ну да, договор… от глагола «договариваться»… или полюбовное соглашение, если это вам больше по душе. Сегодня вы страшно бестолковы!
– Говорите, Пандора, я сделаю все, что вы хотите.
– О, я не буду слишком требовательной!… Какое у нас сегодня число?
– Двадцать шестое… Двадцать шестое июля…
– Отлично!
Она принялась считать по пальцам.
– Граф,– продолжала она,– вы отправитесь в трехмесячное путешествие.
– Путешествие?!
– Повторять я не намерена!… Вы были в Лондоне?
– Да.
– Очень плохо!… А в Мадриде?
– Нет.
– В таком случае отправляйтесь в Мадрид.
– Но…– пробормотал ошеломленный граф.
– Если вы предпочитаете съездить в Неаполь, Венецию или Константинополь, это дело ваше. Мне все равно.
– Пандора…
– Сегодня двадцать шестое июля, говорите вы; возвращайтесь двадцать шестого октября.
– Двадцать шестого октября? А дальше?
– А дальше вы встретите меня вечером в Опера Комик. Ведь у вас по-прежнему там ложа, да?
– Да, Пандора.
– Я буду там. И тогда я уже больше не стану вспоминать о нашем сегодняшнем разговоре. Я… я позволю вам любить меня, раз вы того хотите. Но уезжайте, уезжайте сегодня же, в крайнем случае – завтра!
– Будь по-вашему,– сказал граф д'Энгранд,– но и вы помните свое обещание: через три месяца, день в день, я встречусь с вами и потребую, чтобы вы его исполнили.
– Договорились!
– А до тех пор не скажете ли вы хоть слово, чтобы объяснить мне…
– Ни единого!
– Что ж, покоряюсь, раз так надо. Ах, как странно вы ведете себя, Пандора! Право, я схожу с ума!… Ну, ничего; завтра я покидаю Париж. До свидания, Пандора.
– До свидания, граф,– сказала она, протягивая ему руку, которую на сей раз он поцеловал.
II
ПИСЬМА ФИЛИППА БЕЙЛЯ ЕГО ДРУГУ ЛЕОПОЛЬДУ N.
«Ура, дорогой друг! Ура! Вот и снова я «выкарабкался», как говорят между собой близкие люди. Я только что выиграл в Бадене восемьдесят тысяч франков. Восемьдесят тысяч, понимаешь? И ни на грош меньше!… А письмо пишу уже из Парижа. Париж и восемьдесят тысяч франков – это великолепно!
Вот они, я держу их в руках, эти отвратительные банкноты, засаленные, надорванные и подклеенные! И по одним только следам этих дрожащих пальцев, которые держали эти бумажонки, я читаю всевозможные драмы. Среди этих банкнот есть мятые, выцветшие, испещренные пятнами слез, свидетельствующих о трогательной борьбе между порядочностью и разорением; есть банкноты, совершившие кругосветное путешествие, будучи зашитыми за подкладку,– это заметно по тысяче складок, которые их покрывают. Другие, исколотые булавкой банкира и напоминающие кружево, сохраняют коммерческую жесткость и спесь, которые оберегают их от страстей разного рода. Иные из них я узнаю по запаху – эти, конечно, появились из кошелька той или другой знатной дамы. Но какими бы они ни были, они у меня, пачка их лежит у меня на столе вот сию минуту, когда я пишу тебе. Когда же моей руке хочется опереться на них, они упруго ее отталкивают, как сделала бы это мягкая подушка.
Ах, что за славная подушка! И уж она-то не из тех, что «набиты угрызениями совести», как те пресловутые подушки, о которых нам рассказывают мелодрамы; если она и наводит на меня бессонницу, так разве что от счастья. Еще раз – ура! Сознаюсь, дорогой друг: это было прекрасное время, да, прекрасное время, когда я получил это подкрепление, ибо мои войска постепенно покидали поле боя. Еще мгновение – и вот из всего имущества у меня осталось только мое человеческое достоинство. А ведь этого, откровенно говоря, недостаточно для того, кто привык обедать в Кафе де Пари и играть в вист в Клубе. Словом, я просто не знаю, что бы со мной было без этой благословенной пачки купюр. Нет, черт возьми, я не собирался пустить себе пулю в лоб – ты знаешь, что я человек мужественный. В сущности говоря, несчастье меня не пугает: оно интересует меня так же, как и любая другая задача, которую надо решить.
Итак, деньги наконец-то пришли под кров моего дома. Но знаешь ли ты, что пришло ко мне вместе с деньгами? (Ты будешь смеяться надо мной и будешь прав.) Любовь, дорогой Леопольд, любовь! Пишу эти строки и краснею как школьник. Я-то думал, что вполне излечился от Марианны; неужели я обречен вечно удивлять самого себя?
Но посмотрим: действительно ли я влюблен? Я хочу, чтобы ты решил этот вопрос, и потому постараюсь рассказать тебе все возможно более подробно. Да, как я предполагаю, ты получишь мое письмо рано утром; спокойно отложи его и позавтракай, а потом, когда взгляд твой прояснится, а губы будут еще горячими от кофе, возьми его так, как взял бы какой-нибудь фельетон; постарайся понять мои восторги и, подумав о том, сколь все это свежо, прости мне красоты моего стиля, а главное, будь ко мне снисходителен.
