Карл Май - В балканских ущельях
— Да проклянет вас Аллах! — услышал я голос красильщика. — Я должен из-за вас жертвовать собой! Вот убьют меня — будете заботиться о моих жене и ребенке!
Это прозвучало так комично, что я едва не расхохотался.
Наконец он вышел из хижины. Я редко видел людей, на чьих физиономиях одновременно отражались бы и стыд, и смущение, и страх; но именно эти чувства, похоже, обуревали толстяка, представшего передо мной. Он не нашел в себе даже смелости поднять на меня глаза и стоял, дрожа, у дверей.
— Подойди сюда, к стене, — приказал я. — Двое этих храбрых людей будут внимательно следить за тем, чтобы твои спутники не наделали глупостей.
— Они будут тихо сидеть в доме, — успокоил он меня.
— Надеюсь! С тобой ничего не случится, но при малейшей попытке с их стороны этот нож мигом окажется у тебя между ребер. — Я произнес это угрожающим тоном и показал ему свой нож.
Красильщик схватился обеими руками за живот и закричал:
— Господин, пощади, я ведь отец семейства!
— А ты, когда отдавал меня в руки убийц, спросил о моей семье? Пошли!
Я взял его за руку и завел за угол. Там стояли Халеф и Али Сахаф.
— О чудо Аллаха! — вскричал хаджи. — Что за жирная несушка к нам пожаловала! Сколько тысяч яиц в час она откладывает?
У красильщика не было даже времени ответить на такой странный вопрос. Он увидел второго и в ужасе воскликнул:
— Али Сахаф!
— Да, это твой зятек, которого ты с такой радостью поджидаешь. Подай ему руку и поприветствуй его, как это полагается у родственников.
Я думал, он заупрямится, но, вопреки ожиданиям, он протянул Сахафу руку. Потом я, указывая на землю, произнес:
— Садись, переговоры начинаются.
Он затравленно оглянулся и промямлил:
— А как я снова встану?
Тут маленький хаджи положил руку на свою гиппопотамовую плетку и произнес:
— Вот, о король всех толстяков, уникальное средство для всех, кто желает быстро сесть и подняться. Дивана мы с собой не прихватили.
В мгновение ока пекарь плюхнулся на землю, как мешок с мукой, и проблеял:
— Убери свою плетку, я уже сижу.
— Ну вот, оказывается, как быстро все можно сделать. Надеюсь, что и дальше все пойдет в таком же темпе. Эфенди, скажи только, что от него требуется.
— Да, скажи мне, — вторил ему толстяк, умирая от страха.
— От тебя требуется, прежде всего, честное признание, — сказал я. — Если соврешь, тут же верну тебя в дом и пошлю за судьей. Я эмир из Германистана, и мне некогда возиться с такой мелкой сошкой, как ты. Знаешь, что с тобой произойдет, если я на тебя заявлю?
— Нет.
— Ты предстанешь перед судьей и будешь приговорен к смертной казни.
— Да, — подтвердил грозным голосом Халеф, — тебя повесят вверх ногами, а затем заставят выпить пару больших бутылок яда. После же отрубят голову.
Перепуганный пекарь не заметил бессмысленности сказанного хаджи. Он сложил руки на животе и взмолился:
— Валлахи! Пощадите!
— Я обязательно все это сделаю, если ты не дашь согласия, — сурово сказал я. — Отвечай как на духу. Ты давал мне согласие на свадьбу Сахафа и Икбалы?
— Нет… Да, да! — поправился он тут же, едва заметив мои удивленно вскинутые брови.
— И тут же послал своего помощника за теми людьми, что сейчас сидят в хижине!
— Да.
— Они должны были убить меня?
— Такого приказа я им не давал.
— Но они должны были меня поймать?
— Да.
— Впрочем, это то же самое, что и убить. Далее, ковры, те, что лежат в кустарнике, — это ведь не контрабандный товар.
— Нет… Да, да, господин.
— Так, теперь слушай. Я должен был заявить о вашем покушении на мою жизнь. Должен был указать киадже, где находятся ковры. Первое я вам прощаю. Второе мне тоже не нужно, потому как я чужестранец. Но я расскажу Сахафу о складе ковров, и он сделает то, что диктует ему долг подданного падишаха.
— О господин, не говори ему ничего!
— Нет, он должен знать все. А дальше все будет зависеть от того, друг он тебе или враг. Помнится, ты обещал свою дочку Москлану из Палацы.
— Да.
— Ну так слушай. Москлан арестован, я сам задержал его. Икбала и Сахаф любят друг друга, и я надеюсь, что ты сейчас же выполнишь то обещание, что давал мне.
Он почесал волосатой лапой за жирным ухом.
— Ну?
— Пусть будет так, — молвил он понуро.
— Клянешься бородой Пророка?
— Я не могу.
— Почему?
— Ты ведь христианин!
— Но ты-то мусульманин — вот и клянись.
— Господин, если Москлан снова окажется на свободе…
— Молчи! — оборвал его хаджи. — Мы знать ничего не хотим об этом бандите. Хватит болтать!
— Отдашь дочку за Сахафа или нет? Да или нет?
— Да, да!
— Клянешься?
— Да!
— Бородой Пророка и всеми бородами халифов и верующих?
— Да.
— Твое счастье. Еще мгновение, и я не стал бы больше ждать.
— Господин, я могу идти? — дрожащим голосом воззвал ко мне толстяк. — Ты отпускаешь меня?
— Нет, мы еще не закончили.
— Ну что тебе еще от меня надо?
— Ты уже однажды давал мне слово и не сдержал его. Теперь же я хочу быть уверен до конца. Ты дашь свое согласие Сахафу, причем не только устно, но и письменно.
— Как это?
— Мы подготовим должным образом исбат28, а ты его подпишешь.
— Да, да, давайте подготовим бумагу должным образом у меня дома.
— Нет уж. Не отпускай его отсюда, — вступил в разговор до сих пор молчавший Сахаф. — Я его знаю. Я же торгую Святым писанием. У меня есть бумага, перо и чернила в седельной сумке. Вот сейчас мы этот исбат и изготовим.
— Отличное решение.
— Но я никак не могу, — запротестовал красильщик. — Я слишком взволнован, у меня дрожат руки. Мое тело как гора, полная огня и землетрясений.
— А вот мы сейчас это землетрясение успокоим! — И хаджи потянулся к плетке.
— О Аллах! Аллах! — запричитал толстяк. — Я — кустик, зажатый между двух скал…
— Скорее, овца, разгрызаемая двумя львами. Мой эфенди дает тебе минуту на размышления.
— Это так, господин? — повернул он ко мне искаженное от страха лицо.
— Именно так. По истечении минуты ты можешь идти в дом, а я посылаю за киаджей.
— Ладно, пусть Москлан делает со мной что хочет. Видит Аллах, я не могу поступить иначе. Подписываюсь.
— Но этого мне недостаточно.
— Как? А что тебе еще нужно?
— Твои спутники. Они тоже должны поклясться и подписаться, как и ты. Они поедут к тебе, и ты на глазах у всех передашь руку дочери Сахафу.
— Они этого не сделают.
— Отчего же?
— Они не умеют писать.
— Умеют, так же как и ты. А если и в самом деле не умеют, то поставят знак вместо подписи. От них требуется только это, а потом они свободны.
