Нина Соротокина - Канцлер
— Я думала, вы не заметили, — она быстро сунула руку под себя, то есть села на них. — А я смогу вам писать?
— Пожалуйста. Только о чем?
На этом разговор кончился, потому что Мелитриса неожиданно цепко схватила его за руку и вслушалась. Ночная тишина родила какое-то кудахтанье, отдаленно напоминающее человеческую речь, а через мгновенье и сама обладательница странных звуков появилась у освещенного подъезда.
— Ах, она меня с ума сведет, — прошептала Мелитриса, с ненавистью глядя на Лидию Сильвестровну. — Уж лучше во фрейлины, чем рядом с этим цербером. Я вас не видела, князь. И мы ни о чем не говорили, — она вскочила на ноги, одной рукой подхватила конец черного плаща, другой подобрала юбку и бросилась к крыльцу.
Лидия Сильвестровна меж тем отыскала дверной молоток и принялась методично колотить в дверь, причитая на одной ноте: «На помощь! На помощь!»
Изумленный Никита остался сидеть на скамейке, наблюдая за тем, как Мелитриса, подбежав, вцепилась в Лидию Сильвестровну и потащила ее за собой к флигелю. Старая дама не сопротивлялась, но вопила теперь в полный голос. Никита рассмеялся. Странными созданиями наградила его судьба.
На следующий день утром в парадной карете князь Оленев сопровождал своих дам, они направлялись в Царское Село. Погода с утра стояла отличная, в ярко-голубом небе ни облачка, осень уже ставила свои отметины, там и сям появились желтые листья, вся природа была тиха, торжественна. Кажется, ничего в этот день не предвещало неприятностей, но, видно, неспроста случился град на прошлой неделе. Дворец — все окружение государыни, жители Царского Села, а потом и Петербурга были потрясены известием о внезапной болезни Елизаветы.
Дело было так. В честь праздника Рождества Богородицы Елизавета Петровна пошла к обедне пешком. Близкие, хорошо знающие ее, видели, что каждый шаг дается ей с трудом, однако народ — и горожан, и крестьянства собралось великое множество — оценил ее поступь как торжественную и вполне приличествующую празднику.
Служба началась. Но не прошло и получасу, как государыне стало плохо. Трудно сказать, почему она не прибегла к помощи Мавры Егоровны или любой статс-дамы, может быть, не захотела нарушать службы, а скорее всего просто не успела. Когда задыхаешься, главное схватить глоток свежего воздуха. Придворные не сразу заметили отсутствие государыни. Из-за живости своего характера она никогда не могла достоять службу до конца на одном месте и все время ходила по церкви, то в левом приделе помолится, то в правом.
Елизавета вышла из церкви, спустилась по маленькой лестнице, держась за стену, прошла к зеленой лужайке и здесь, на виду всего народа, упала бездыханной.
Люди онемели. Елизавета лежала без движения, глаза закатились, полная, скованная браслетом рука откинулась в сторону, из сомкнутого рта бежала тоненькая струйка крови. Упади вот так, на виду у всех, простой человек, ему была бы оказана немедленная помощь. Но подойти к умершей императрице — кто осмелится на это? Наконец, чье-то женское сердце не выдержало, одна из прихожанок выбежала из толпы, покрыла лицо Елизаветы простым льняным платком. А тут и придворные опомнились, побежали из церкви искать императрицу.
Карета с Никитой и дамами появилась как раз в тот момент, когда у тела бесчувственной Елизаветы уже стоял на коленях хирург Фуазье и делал приготовления к пусканию крови. Народ отошел на приличное расстояние, но издали было видно, как из руки прямо на траву полилась струйкой черная кровь. По толпе пробежал вздох, похожий на взрыв.
После кровопускания Елизавета не очнулась. С великими предосторожностями тяжелое тело государыни перенесли на принесенную из дворца кушетку, кто-то раздвинул ширму, и под ее прикрытием Елизавету понесли во дворец. Среди взволнованных и испуганных лиц мелькнул профиль Ивана Ивановича. Никита не решился к нему подойти.
— Мне она понравилась, — прошептала Мелитриса.
— Кто?
— Государыня. Она такая красивая и такая несчастная.
— Как ты можешь говорить такое? Бессердечная! — Лидия Сильвестровна не могла скрыть своего негодования.
— Вы ошибаетесь! Она не умерла. Это просто обморок. Я буду служить ей верой и правдой.
На Мелитрису оглядывались. Кого-то занимали ее очки, кто-то удивлялся ее словам, произнесенным громко и без утайки. Петербург знал, что любителями судачить о здоровье государыни интересуется Тайная канцелярия. Верноподданным подобает только благоговеть, а судачить могут только провинциалы и дурочки.
— Пошли, пошли… — Никита расставил руки, словно сгонял в кучу стадо, и повлек обеих дам к ожидавшей их карете.
Домой ехали в молчании. Никита ломал голову, что делать дальше? И сколько времени пробудут дамы в его дому? Нельзя сказать, чтобы они мешали, но без них лучше. И, конечно, его взволновало здоровье государыни. Остается только молиться, чтобы обморок не дал серьезных последствий. Наутро «Ведомости» обошли здоровье Их Величества полным молчанием. Это означало: если не выздоровела, то во всяком случае жива. Так оно и было, Елизавете не стало лучше, тем не менее Мелитриса не зажилась в оленевском дому. Канцелярская машина была уже пущена, документы на новую фрейлину заготовлены. Через день в дом Никиты явился офицер с бумагой, а через час взволнованная, но как всегда умеющая это скрыть Мелитриса предстала перед гофмейстериной, главенствующей над фрейлинами, — принцессой Курляндской.
Екатерина и Бестужев
Когда несчастная Елизавета лежала на газоне Царского Села в обмороке, а свита столпилась вокруг в немом и несколько глупом потрясении, Бестужев — он громче всех кричал: «лекаря!» — нашарил глазами Екатерину. Посмотрел, как ошпарил. Великая княгиня тут же опустила глаза — нельзя же этак откровенно… Взгляд канцлера прокричал однозначно: надобно увидеться, и немедленно!
Встреча произошла через день в доме гетмана Кирилла Разумовского. К нему съехалось много народу, пообедать, перекинуться в карты, но главное, обсудить страшное событие, хотя все, сидевшие за столом, как бы случайно собранные из разных компаний и кланов, отлично понимали: никаких страшных прогнозов, никаких тяжелых предчувствий и кликушества, только вера в неизбежное выздоровление, разбавленная ненавязчивым сочувствием императрице. Все были тертые сухари, знали, что почем.
После обеда Бестужев и великая княгиня уединились в дальней гостиной. Хозяин дома все отлично понимал и если хотел кому-то услужить, то уж, конечно, не Бестужеву.
Гостиная была розовой, обои, видимо, были только что обновлены, — плафон, изображающий любовные игры нимфы Ио и бородатого Зевса, сиял свежими красками и отражался в навощенном паркете. По бокам камина стояли две новенькие пузатые китайские вазы, в одной из них что-то гудело, наверное, муха попала в паутину.
