Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII
В ожидании друзей и противников Сен-Мар успел хорошо рассмотреть лежавшую перед ним южную окраину Перпиньяна. Он слышал, что осаду собираются начать не здесь, и теперь тщетно старался разгадать план атаки. Между этой, южной, частью города, горами Альбера и Пертюсским перевалом легко было наметить направление атаки и расставить редуты против наименее защищенного места; но ни одного солдата здесь не оказалось; все силы, по-видимому, были сосредоточены на севере от Перпиньяна, в самом недоступном месте, против каменного форта Кастийе, возвышавшегося над воротами Нотр-Дам. Сен-Мар заметил, что до самого подножья испанского бастиона почва с виду болотистая, а в действительности очень твердая; что бастион охраняется с чисто кастильской беспечностью, а между тем защищать его можно только живою силой, ибо стенные зубцы и бойницы разрушены, а четыре пушки, очень крупного калибра, завязли в грунте, и, следовательно, их нельзя будет переместить и направить против армии, которая стремительно ринется к подножию стены.
Нетрудно было догадаться, что именно из-за этих громоздких пушек осаждающие и решили не нападать в этом месте, а осажденные, надеясь на них, не позаботились усилить здесь средства обороны. Поэтому с одной стороны передовые посты и конные часовые были слишком удалены, а с другой сторожевые посты были редки и плохо содержались. Какой-то молодой испанец непринужденно расхаживал по крепостному валу, держа в руках длинную пищаль с сошкой и тлеющий фитиль; заметив Сен-Мара, который объезжал болото и рвы, испанец остановился и стал наблюдать за ним.
— Senor caballero,[12]— крикнул он,— уж не собираетесь ли вы захватить бастион верхом на лошади, как Дон-Кихот Ламанчский?
С этими словами он отвязал железную сошку, висевшую у него сбоку, воткнул ее в землю и водрузил на нее пищаль, собираясь прицелиться; но тут другой испанец, закутанный в грязный коричневый плащ, с виду постарше и посерьезнее, обратился к молодому на родном языке:
— Ambrosio de demonio,[13] разве ты не знаешь, что запрещено зря расходовать порох, пока дело не дошло до вылазок и атак? А ты собираешься для собственной потехи подстрелить мальчишку, который и фитиля-то твоего не стоит! Карл Пятый на этом самом месте сбросил в ров и утопил часового, который заснул на посту. Исполняй свой долг, а не то я так же расправлюсь с тобой.
Амбросио вскинул пищаль на плечо, повесил на бок сошку и вновь зашагал по валу.
На Сен-Мара это угроза не произвела особого впечатления, он только подтянул поводья да собрался пришпорить коня, зная, что достаточно одного прыжка этого легкого животного, чтобы перенестись за хижину, которая виднелась неподалеку, и оказаться в безопасности еще до того, как испанец успеет укрепить сошку и зажечь фитиль. К тому же он знал, что по существующему молчаливому соглашению запрещено стрелять в часовых, так как это считается убийством. По-видимому, молодой испанец, собиравшийся прицелиться, просто не знал этого правила,— иначе он так не поступил бы. Сен-Map не проявил ни малейшего беспокойства и, когда часовой опять начал прохаживаться по валу, снова принялся объезжать местность; вскоре Сен-Мар увидел направлявшихся к нему пятерых всадников. Двое первых, подъехавших широким галопом, чуть не задев его, соскочили с коней, и Сен-Мар оказался в объятиях советника де Ту, тогда как маленький аббат де Гонди хохотал от всего сердца и восклицал:
— Орест встречается с Пиладом! Да еще в ту минуту, когда он собирался заколоть в угоду богам негодяя, который отнюдь не принадлежит к родне царя царей,— можете быть в этом вполне уверены!
— Кого я вижу! Это вы, дорогой Сен-Мар! — восклицал де Ту.— Как же так! Я и не знал, что вы прибыли в лагерь! Да, как есть — это вы; узнаю вас, хоть вы и побледнели! Любезный друг, вы хворали? Я часто писал вам; вы мне все так дороги, как во времена нашей детской дружбы.
— А я очень виноват перед вами,— ответил Анри д'Эффиа, — но я поведаю вам обо всем, чем я жил это время; я все расскажу вам, а писать об этом мне было совестно. Но какой вы добрый, ваша дружба выдерживает любое испытание!
— Я слишком хорошо вас знаю,— продолжал де Ту, — я верил, что в наших отношениях нет места гордыне и что моя душа всегда находит отклик в вашей.
С этими словами они обнялись, и глаза их увлажнились сладостными слезами, которыми люди плачут столь редко и от которых сердцу становится так отрадно.
Это длилось всего лишь мгновенье; однако, пока они обменивались приветствиями, Гонди не переставал теребить их за плащи, говоря:
— На коней! На коней господа! Успеете еще нацеловаться, раз вы уж такие нежные; смотрите, как бы нас не задержали, и постараемся скорее покончить с этим делом,— вон приятели уже подъезжают. Положение у нас не из лучших, перед нами три молодца, неподалеку — стрелки, и испанцы — наверху; враг с трех сторон.
Не успел он кончить фразу, как шагах в шестидесяти от них показался господин де Лоне с секундантами, выбранными им скорее из среды своих личных друзей, чем из среды сторонников кардинала; он поднял, как говорится в манежах, коня на короткий галоп и по всем правилам искусства изящно подъехал к своим молодым противникам и важно приветствовал их.
— Господа,— сказал он,— хорошо бы нам, мне думается, поскорее выбрать себе противников и приступить к делу, ибо поговаривают о наступлении и мне надо быть на своем посту.
— Мы готовы, сударь,— ответил Сен-Мар,— а что касается выбора противников, то мне хотелось бы встретиться с вами. Я не забыл маршала де Басомпьера и Шомонский лес, и вам известно мнение мое о вашем дерзком приезде в замок моей матушки.
— Вы еще молоды, сударь; у вашей матушки я вел себя как светский человек, с маршалом — как капитан гвардии, с господином аббатом, который вызвал меня,— как дворянин, и точно так же буду иметь честь вести себя и с вами.
— Если я вам это позволю,— заметил аббат, уже в седле.
Они отметили шестьдесят шагов — да на лужайке и не нашлось бы больше места; аббата де Гонди поместили между де Ту и его приятелем, который оказался ближе Всех и крепостному валу, где двое испанских офицеров и человек двадцать солдат разместились как на балконе, чтобы посмотреть на дуэль вшестером — зрелище для них довольно привычное. Видно было, что они радуются ему не меньше, чем бою быков, и смеются диким, язвительным смехом, выдающим их арабскую кровь.
По знаку Гонди шесть лошадей ринулись галопом и встретились на середине арены, не задев друг друга; в тот же миг почти одновременно раздалось шесть пистолетных выстрелов, и облако дыма окутало дерущихся.
