Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII
Кардинал Лавалет тотчас же взялся за рукав королевского плаща, чтобы горячо, как любовник, поцеловать его, а молодой Мазарини почти так же поступил в отношении герцога Ришелье, причем с неподражаемой итальянской живостью придал своему лицу растроганное и сияющее от радости выражение. Два потока льстецов хлынули один к королю, другой к министру; первые, не менее ловкие, чем вторые, хоть и не столь прямолинейные, обращались к королю со словами благодарности, которые непременно должен был расслышать и министр, и курили фимиам у ног одного, адресуя его другому. Тем временем Ришелье, улыбаясь и кивая направо и налево, ступил шага два и, как обычно, занял место справа от короля. Войди сюда иностранец, он скорее подумал бы, что король стоит слева от него.
Маршал д'Эстрэ, послы, герцог Ангулемский, герцог д'Алюен (Шомберг), маршал де Шатийон и прочие высшие чины армии и двора окружили кардинала, и каждый с нетерпением ждал, когда кончатся приветственные слова других, чтобы сказать самому, и боялся при этом, как бы кто-нибудь другой не опередил его. предвосхитив тут же сочиненный им мадригал или какую-нибудь иную форму подобострастной лести. Что касается Фабера, то он один удалился в угол палатки и, видимо, не обращал особого внимания на происходящее. Он беседовал с Монтрезором и придворными Гастона Орлеанского, которые все до одного были заклятыми врагами кардинала, ибо, кроме той толпы, которой он избегал, ему больше не с кем было говорить. Будь на месте Фабера человек менее известный, такое поведение показалось бы в высшей степени бестактным; но, как все знали, хоть он и жил при дворе, но был чужд каких бы то ни было интриг; о нем говорили, что, выиграв сражение, он возвращается домой, как королевский конь возвращается с охоты: конь предоставляет собакам ластиться к хозяину и делить между собою добычу, а сам даже не помышляет напомнить о том, что победой в немалой степени обязаны и ему. Итак, буря как будто совсем улеглась и после неистовых утренних волнений наступил приятный покой; в палатке слышались только благоговейный шепот, прерывавшийся счастливым смехом, и громкие уверения в безграничной преданности. Время от времени раздавался голос кардинала, восклицавшего: «Бедная королева! Теперь мы снова увидим ее! Я и не надеялся, что доживу до такого счастья!» Король доверчиво слушал эти возгласы и не скрывал своего удовлетворения.
— Поистине, эта мысль внушена ему свыше,— говорил он.— Добрый кардинал, против которого меня настраивали, заботился о сплочении моей семьи; со дня рождения дофина я не испытывал такой большой радости, как сейчас. Пресвятая дева являет нам свое покровительство.
В это время гвардейский офицер подошел к королю и что-то сказал ему шепотом.
— Курьер из Кельна?— переспросил король.— Пусть подождет у меня в кабинете.— Потом нетерпеливо добавил:— Сейчас иду, иду.
И он один ушел в маленькую четырехугольную палатку, примыкавшую к большой. Там можно было разглядеть молодого курьера с черным пакетом в руках, но как только король вошел в кабинет, за ним опустился занавес.
На кардинале, оставшемся единственным властелином двора, сосредоточилась вся лесть; однако многие заметили, что он принимает ее уже не так самоуверенно, как до сих пор; он несколько раз спросил, который, час, и стал подавать признаки непритворного смущения; его жесткий, тревожный взгляд неоднократно обращался к кабинету: вдруг занавес раздвинулся; король появился один и остановился на пороге. Он был бледнее обычного и весь дрожал; в руках его находился большой конверт с пятью черными печатями.
— Господа, — сказал он громким, но прерывающимся голосом,— королева-мать скончалась в Кёльне, и, быть может, не я первым узнаю об этом,— добавил он, бросив строгий взгляд на кардинала, который стоял невозмутимо.— Но господь всеведущ. Через час — на коней и в атаку! Господа маршалы, прошу следовать за мной.
И он круто повернулся и вместе с военачальниками удалился в кабинет.
Придворные разошлись вслед за министром, а тот удалился, не подавая ни малейшего признака грусти или досады, так же величественно, как появился, с той только разницей, что теперь он чувствовал себя победителем.
Глава IX
ОСАДА
Il papa alzato le mani e fattomi un patente crocione sopra la mia figura, mi disse, che mi benediva e che mi perdonava tutti gli omicidii che io avevo mai fatti, e tutti quilli che mai io farei in servizio della Chiesa apostolica.[11]
Бенвенуто ЧеллиниВ жизни бывают минуты, когда горячо желаешь самых сильных потрясений, чтобы отвлечься от мелких невзгод; бывают дни, когда душа, устав, подобно льву из басни, от беспрестанных нападений мошкары, жаждет более мощного врага и со всей страстью призывает опасности. Сен-Мар находился именно в таком состоянии, которое всегда порождается болезненной чувствительностью и постоянным волнением сердца. Утомившись от бесконечных раздумий о том, насколько благоприятны или неблагоприятны станут для него обстоятельства; утомившись от расчетов и догадок, требовавших напряжения всех сил его ума; тщетно припоминая все, что он в силу своего образования знал о жизни людей, прославившихся своей деятельностью, чтобы сопоставить это с тем положением, в котором он находился; удрученный сожалениями, мечтами, предсказаниями, несбыточными упованиями, опасениями и всем тем воображаемым миром, в котором он пребывал во время своего одинокого пути,— он с облегчением вздохнул, оказавшись в почти столь же бурном реальном мире; от сознания, что он находится перед лицом двух истинных опасностей, кровь в его жилах снова заиграла, и к нему вернулась молодость.
После ночного происшествия в харчевне под Луденом ему никак не удавалось взять себя в руки и преодолеть все те же, любезные ему и вместе с тем тягостные, мысли, и им уже стало овладевать какое-то изнеможение, когда он, к счастью, достиг перпиньянского лагеря и, опять-таки к счастью, согласился на предложение аббата де Гонди, ибо в лице того молодого, рассеянного и грустного незнакомца в трауре, которого дуэлянт в сутане попросил быть его секундантом, читатель, конечно, узнал Сен-Мара.
В качестве добровольца он распорядился разбить свою палатку в том месте лагеря, где расположились многие молодые дворяне, которым надлежало быть представленными королю, а затем служить в качестве адъютантов; он поспешил к себе в палатку; вскоре он уже сидел на коне, с оружием и в латах, соответственно существовавшему тогда обычаю, и без провожатых направлялся к испанскому бастиону, где была назначена встреча. Он оказался там первым и не мог не признать, что место дуэли — зеленая лужайка, скрытая за укреплениями осажденной крепости,— весьма удачно выбрано маленьким аббатом для осуществления его смертоубийственных намерений, ибо никому и в голову бы не пришло, что офицеры отправятся драться под стены осажденного города, к тому же выступ бастиона отделял эту лужайку от французского лагеря и скрывал ее словно огромная ширма. А меры предосторожности были необходимы, ибо в случае огласки дуэли — за удовольствие рискнуть своей жизнью пришлось бы поплатиться не более не менее как головой.
