Трейдер. Деньги войны (СИ) - Соболев Николай "Д. Н. Замполит"

Отец потянулся за авторучкой и поставил подпись. Как я и рассчитывал, одного не отпустили — едва мама узнала о путешествии, как сразу потребовала, чтобы ехали втроем: Панчо как силовой компонент, Ося как умственный. Что дало мне возможность поплакаться — у ребят нет паспортов, поскольку они не граждане США.

Мама зыркнула на отца, отец снял трубку… Так-то тут с коррупцией все в порядке, мзду пока берут почти что в открытую, но солидные люди, столпы демократии, которые играют вместе в гольф, сидят бок о бок на предвыборных обедах и ходят в одни клубы, предпочитают не вульгарные деньги, а обычный блат и телефонное право.

Так что федеральный судья округа Мерсер принял у Френка Вильи и Джозефа Шварца присягу, трентонский офис Бюро натурализации выдал сертификаты о гражданстве, а паспорта мы оформили уже в Нью-Йорке.

Причем за взятку, поскольку у нас стало очень плохо со временем. Контора путешествий Кука нашла нам подходящие маршруты, и две недели до отправления лайнера «Париж» мы носились, как наскипидаренные. С лабораторией все ясно — там Хикс, к тому же, почти все наши помощники разъезжаются на каникулы, с Grander Commutations тоже, они прекрасно наловчились работать почти без надзора, но на кого оставить брокерскую сеть? Инструкции-то я им написал: чисто консервативная игра, небольшие объемы, минимум риска, но все-таки? В конце концов, упросил отца, как учредителя, приглядывать.

За что немедленно поплатился — родители потребовали сшить «приличный костюм». Наследнику семейства Грандеров, видите ли, некузяво ходить в магазинном. Ося поволок в какие-то дикие бруклинские закоулки, к «феноменальному», как он выразился портному — хрестоматийному еврею лет семидесяти с гаком. Он печально и неторопливо снял мерки и велел зайти через неделю.

— Аванс или по исполнению?

— Ой, молодой человек, мне все равно, лишь бы да.

А еще нужно оформить в банке дорожные чеки и, блин, заготовить чемоданы. Тут ведь с рюкзачком не полетаешь, тут буквально все приходится тащить с собой, вплоть до зубного порошка и пижамы. Багаж «человека из общества» — как минимум два здоровенных кофра, в которых, если их составить вместе, вполне можно жить. А если не разгружать, то за ними можно пересидеть небольшую осаду — монументальные изделия! И совершенно неподъемные, даже для молодых-здоровых, как мы. Одна радость, что пассажирам первого класса не полагается их тягать самому, для этого есть носильщики. Максимум, что нам достанется — саквояжик или портфельчик с документами и несессером*.

* Несессер — специальный дорожный футляр с отсеками для бритвенных и гигиенических принадлежностей.

Через неделю вместо костюма мне представили нечто, утыканное былавками и сметанное белыми нитками. На настойчивые требования сделать побыстрее ввиду скорого отъезда, портной только покивал и велел зайти через четыре дня.

За это время мы мотнулись в Бостон, закончили там дела с лабораторией и умчались обратно. Таллулу даже не повидал, не говоря уж о прощальной ночи — послал цветы и записку. Как бы мне такое невнимание не отлилось по возвращении…

Через четыре дня костюм готов не был, зато были готовы паспорта — нового образца, книжечкой, а не просто листом бумаги. С фотографией, печатями, по-взрослому. Заодно посмотрели, как паспорта выдавали другим просителям — оказывается, мужу и жене положен один паспорт и на фото они вдвоем! Точно так же и дети — если их вписывали в паспорт, должны быть на общем с родителями фото.

Портной успел в самый последний момент, когда наш багаж уже отправили на пароход, а мы приехали в Бруклин на такси, ждавшее нас, чтобы сразу отвезти на пирс.

Костюм сел как вторая кожа, идеально.

Я поглядел в зеркало — прекрасно! Но долго, слишком долго, и не удержался при расчете с портным:

— Господь весь мир создал за шесть дней, а вы шили один костюм вдвое дольше!

— Ой-вэй, молодой человек! Вы же видите этот костюм? А теперь посмотрите на этот мир! — и он сделал полукруг рукой, приглашая разделить с ним горечь по поводу несовершенства бытия.

На пароход мы едва не опоздали по глупейшей причине — никто из нас не помнил, от какого пирса должен отходить «Париж». На счастье, это знал таксист и высадил нас на нужном причале буквально под отвальный гудок, развернув машину юзом.

На борт запрыгнули, когда матросы уже убирали сходни.

— Черт, я забыл сорочки! — Панчо замер, раскрыв рот.

— Будешь ходить как шмаровозник, в пиджаке на голое тело, — гыгыкнул Ося, но тут же утешил товарища: — Не кипишуй, я видел, на пароходе есть где купить приличной рубашки!

Панчо облегченно плюхнулся в кресло под квадратным окном-иллюминатором и мы поплыли. Первым классом, двухместная и одноместная каюты, все по высшему разряду, даже в стенку стучать не надо — в каждой по телефону, как в привычных мне гостиницах.

После всей беготни и нервотрепки, мы отоспались, выползая из кают только чтобы поесть. Ресторан первого класса занимал три этажа — основной зал, галерею и световой фонарь, а меню предлагало любые изыски. Впрочем, большинство американцев высот французской кухни не оценили: бесстрастные официанты в белоснежных кителях подавали стейки с жареной картошкой, изредка оживляясь при заказе coq au vin или boeuf bourguignon.

Некоторые сидели за едой часами, некоторые чесали языки в салонах, мы же предпочитали библиотеку, спасаясь там от пустопорожней болтовни и от шансов разожраться и пустить прахом все старания лучшего в мире портного.

Сгонять-то вес негде, здесь пока не принято делать на лайнерах бассейны, корты и тренажерные залы, максимум, чем себя можно нагрузить — прогулками по открытой палубе. Только не в шортах и футболочке (это же неприлично!), а в костюме. В лучшем случае — в летнем полотняном и теннисных туфлях, но обязательно в шляпе, без головного убора обонять морской бриз не допускалось.

По вечерам измученная сухим законом американская публика как в последний раз отрывалась в барах, а затем выплясывала на танцполе. Чем мы и пользовались — девиц-флэпперов хватало, а наши две каюты давали изрядную свободу маневра. А когда Ося с Панчо закрутили с подружками из Филадельфии (блондинкой и брюнеткой, разумеется), у меня вообще оказались развязаны руки.

В Гавре девушки простились с нами без слез, буднично — подумаешь, партнером больше, партнером меньше, нравы свободные. Забавно, что через сорок лет эти же люди будут возмущаться поведением молодежи и «сексуальной революцией».

Таксисты и носильщики бодро обеспечили трансфер к спальному вагону «Гавр-Берлин», в который из-за давней боязни поездов я заходил с опаской. Париж решили пропустить, хватило одноименного корабля, и мы покатили на восток с некоторым отклонением от плана:

— Из Берлина заедем в Прагу.

— Чего вдруг, Джонни? — вытянул лицо Ося. — Нет, мне без разницы, но зачем?

— Есть там пара заводов, хочу присмотреться, — захлопнул я атлас железных дорог Европы.

На самом деле, я мечтал побывать в Праге еще в той жизни, а тут такой шанс! Но он едва не обошелся нам в парочку переломов, а то и месяц-другой в больнице…

— Der Angriff!* Der Angriff! Свежий номер! — кричал на всю привокзальную площадь светловолосый и голубоглазый мальчишка.

Его перекрикивал почти такой же паренек с пачкой газет в руке:

— Die Rote Fahne!* Покупайте Die Rote Fahne!

* Der Angriff — нацистская, Die Rote Fahne — коммунистическая газеты.

Публика, больше озабоченная тем, чтобы не опоздать на поезд или поскорее добраться домой с Хауптбанхоффа, текла мимо, редко-редко кто останавливался и хватал пахнущие типографской краской листы.

Пока носильщики возились с нашими чемоданами, пацаны заспорили и уже толкали друг друга.

— Ося, это они чего?

— Кажется, делят территорию, — Ося знал идиш и потому немножко понимал немецкий.

В свару вступило несколько ребят постарше, затем появились решительные молодые люди, а за ними набежали взрослые в гимнастерках.