Иван Дроздов - Мать Россия! прости меня, грешного!
— Да, приготовил доклад о вреде алкоголизма, да президент просил не выступать — говорит, времени мало. А с вами что — почему лежите?
Они были знакомы; Морозов показывал своего друга учителю, консультировал по поводу болезни сердца, — Чугуев тогда внимательно осмотрел больного, прослушал сердце, лёгкие, — сказал: «Обыкновенное дело — ожирение, и на этом фоне беспорядочная жизнь, спиртные возлияния, табак. Могу положить в клинику, но заранее предупреждаю: лечение будет суровым — строжайшая диета, не пить и не курить. Вы знаете: у меня в клинике даже обслуживающий персонал не пьёт и не курит».
Качан тогда улыбнулся в ответ и от клиники отказался, небрежно заметил: «К сожалению, я не могу выполнить всех ваших предписаний, как не могу добровольно отказаться и от самой жизни». На это Чугуев заметил: «Ну, если в этом вы видите смысл своей жизни, я ничем не могу вам помочь».
Морозов потом выговаривал своему другу: «Нахал же ты, Борис, наговорил дерзостей моему учителю. Уважил хотя бы возраст; он едва ли не втрое старше тебя».
Качан сознавал правоту друга, но для порядка защищался: «Зачем же он говорит банальности? Не знаешь средства лечения — молчи, не трави душу. Заладили в один голос: полнота, пьяница, курильщик! И пью, и курю не больше других — и ты не меньше меня выпиваешь. Зачем же глаза колоть? Ведь этак оскорбить человека можно».
С тех пор Качан не встречал Чугуева и сейчас хотел бы загладить неловкость той первой встречи. Задавал вопросы и тоном разговора давал понять: никаких размолвок между нами не было, я, как и все, отношусь к вам с большим почтением.
Ожидал Качан, что профессор заинтересуется его состоянием, возьмёт руку, станет слушать пульс, но Чугуев сел за письменный стол, смотрел на него как на вполне здорового. И Борис, огорчённый этим обстоятельством, думал: «Я тогда отверг его предложение, и тем выразил недоверие, как врачу, он, конечно, помнит об этом и уж не станет больше заниматься мною».
На лестнице раздался голос Елены Евстигнеевны:
— Где мой сын? Почему он меня не встречает?
Ураганом ворвалась в комнату, бросилась к дивану.
— С тобой был приступ! Говори скорее, что случилось?
— Мама, успокойся. Я здоров, прилёг отдохнуть. Ты лучше расскажи, что дома, как доехали. Вон Пётр Ильич — ты его видела?
— Мы вместе ехали.
И — к Чугуеву:
— Пётр Ильич, миленький — послушайте Бориньку. Чует моё сердце — ему плохо, но он скрывает.
Профессор молча удалился и через несколько минут вернулся во своим походным саквояжем. Из него достал прибор для измерения давления, фонендоскоп, подошёл к Борису. Морозов и Ингрида Яновна подсели к больному. Образовался своеобразный консилиум из самых высоких специалистов, если учесть, что Ингрида Яновна заведовала кардиологическим отделением в диагностическом центре.
— Не возражаете? — сказала она, беря прибор для измерения давления. Пётр Ильич с признательной улыбкой уступил ей прибор, а сам попросил Бориса снять рубашку, стал прослушивать сердце. Прослушивал он долго, и не только сердце, но и лёгкие, — просил то дышать глубоко, то задерживать дыхание.
Пётр Ильич — большой авторитет в области пульмонологии. За ряд открытий он был удостоен звания лауреата Ленинской премии, его книги переведены на многие языки мира и стали учебниками для студентов. Долгое время профессор возглавлял институт пульмонологии — здесь под его руководством разрабатывалась методика лечения неспецифических болезней лёгких.
По состоянию лёгких он мог делать важные выводы и о состоянии сердца, и в целом всего организма.
Ещё со времён Гиппократа существует завет медикам: «Врач должен уметь слушать сердце». Чугуев в лекциях часто повторял студентам: «Врач должен уметь слушать сердце и лёгкие».
Он потому тщательно прослушивал лёгкие Бориса.
Морозов так же принимал участие в осмотре, — он даже записывал некоторые замечания себе в блокнот.
Елена Евстигнеевна ничего не говорила и не мешала врачам, — она то подходила к мужу, вошедшему в кабинет незаметно, то приближалась к дивану, кидала тревожные взгляды на сына, на ртутный столбик прибора, в показаниях которого ничего не понимала. От неё не укрылась озабоченная сосредоточенность на лице доктора и тревога, передававшаяся от него Морозову и его супруге.
— Что с ним? — подступалась она несколько раз к Ингриде Яновне, но та лишь пожимала плечами, показывая взглядом на профессора: он де, мол, скажет, потерпи немного.
Но Пётр Ильич неспешно убирал в саквояж приборы, озабочено молчал, и по всему видно, не собирался пускаться в откровения. Морозов так же молчал, соблюдая приличия ученика и младшего по рангу.
На столе стоял стеклянный кувшин с тёмно-вишнёвой жидкостью, — его принесла Наталья по просьбе Курнавина. По его же рецепту она изготовила питьё для Бориса.
— Надеюсь, не спиртное? — спросил Чугуев, намереваясь попить из кувшина.
— Не спиртное, но я и не знаю, что это, — пояснил Борис.
Все обратили взоры на кувшин, а хозяйка склонилась над ним, понюхала.
— Пахнет хорошо, — цветочным мёдом, и ещё чем-то. Что это? Тебе принесла Таша?..
— Да, Наташа. Но состав изготовлен Курнавиным.
Борис помолчал, потом серьёзно, ни на кого не глядя, сказал:
— Мне было плохо, — думал, концы отдам, так Николай Семёнович — точно из земли вырос. И помог мне. Спасибо тебе, мама — он, кажется, действительно волшебник.
Елена Евстигнеевна всплеснула руками:
— Опять твоё сердце!
— Успокойся, мама. Теперь всё хорошо.
— У вас был приступ? — спросил профессор.
— Да, Пётр Ильич, я был в лесу, и мне сделалось плохо. Сдавило вот здесь — под ложечкой и под лопаткой.
— А он, Курнавин, как он очутился возле вас?
— Говорю: словно вырос из-под земли. Как раз в тот момент, когда от внезапной боли я терял сознание.
— Ах, дура я, зачем отпустила тебя одного!
Все укоризненно посмотрели на Елену Евстигнеевну. К ней подошёл супруг её, Пётр Петрович. Мягко взял за руку, сказал:
— Дорогая, пусть он расскажет всё по порядку. Пойдём к камину, ты вся дрожишь.
Профессор хотел знать подробности:
— Очевидно, он шёл вслед за вами, не упускал из вида?
— Может быть, — согласился Борис. — Только всё это похоже на чудо, и я толком ничего не могу объяснить.
— Это — экстрасенс! — с жаром вступила Елена Евстигнеевна. — Один из самых видных в Москве. Мы с Петенькой, — она взглянула на стоявшего у её плеча мужа, — заполучили его с большим трудом.
— Ах, Елена Евстигнеевна! Вы вновь со своими колдунами! — с раздражением воскликнула хозяйка.
