Эрнест Капандю - Рыцарь курятника
Марсиаль вдруг осекся. Очевидно, новая мысль промелькнула в его голове.
– Разве только?.. – повторил начальник полиции.
– …разве только эта дама спрятала мужской наряд под своим пышным платьем…
– Это правда, – прошептал Фейдо.
Он подошел к графине, все еще спокойно спавшей.
– Вы слышали, сударыня? – спросил он.
Графиня не пошевелилась.
– Вы слышали? – повторил начальник полиции, схватив ее за руку. Графиня вскрикнула, не открывая глаз, протянула руки, губы ее страдальчески сжались. Она вздохнула раза два, потом открыла глаза и прошептала:
– Какой гадкий сон! Марикита, расшнуруй мне платье, я страдаю… Я…
Глаза ее встретили взгляд Марсиаля.
– Ах! – закричала она с испугом. – Где я?
– У меня, – сказал де Марвиль.
– У вас?.. Но я не знаю…
Графиня провела рукой по лбу.
– Да, помню! – воскликнула она вдруг. – Разве шутка не окончена?
Начальник полиции движением руки приказал бригадиру удалиться, а сам обратился к графине.
– Одно из двух, – сказал он, – либо вы жертва ошибки, и в таком случае эта ошибка должна быть исправлена, либо вы недостойным образом обманываете полицию, и тогда наказание будет соответственное. Я получил относительно вас самые строгие распоряжения. Не угодно ли вам пожаловать за мной? Мы поедем к маркизу д'Аржансону. Это единственная возможность положить конец этому неприятному происшествию.
ХХI ЯйцаВ прошлом столетии на Кладбищенской улице было только два дома с правой стороны, возле площади; один – в пять этажей и с четырьмя окнами на фасаде, другой имел только два этажа. В этот вечер единственное окно на первом этаже двухэтажного дома было освещено, между тем как в окнах всех других домов на этой улице было совершенно темно.
Пробило полночь; дверь дома отворилась, и высунулась черная голова; голова три раза повернулась справа налево и слева направо, потом исчезла, и дверь заперлась без малейшего шума.
Эта голова, с крючковатым носом, острым подбородком, впалым ртом и выпуклыми скулами, с волосами, которые можно было принять за шерсть, с двумя круглыми глазками, принадлежала женщине лет пятидесяти. Тело женщины было крупным, но тощим, костлявым и поддерживалось ногами, которым мог бы позавидовать уроженец Оверни. Костюм ее состоял из шерстяной юбки с толстым суконным корсажем и более походил на мужской, чем на женский.
Заперев дверь, женщина осталась в узком коридоре, в конце которого находилась еще более узкая лестница, поднимавшаяся почти вертикально. Направо, у подножия лестницы, находилась полуоткрытая дверь. Женщина толкнула эту дверь и вошла в низкую залу, освещенную большой лампой. В зале с самой простой меблировкой стояли комод, буфет, стол, шесть стульев и ящик для хлеба, все это было из гладкого дуба. Большой камин, в котором горел яркий огонь, и стенные часы дополняли меблировку. Огромный глиняный горшок и котелки стояли у огня.
За столом, стоявшим посреди комнаты, сидел человек и ужинал с проворством, показывавшим прекрасный аппетит. Этому человеку могло быть лет тридцать пять. Он был высокого роста, лицо его было не самым привлекательным: черты грубые, нос плоский, лицо красное, а цвет волос неопределенный; выражение лица казалось бы просто жутким, если бы не скрадывалось хитрым и откровенным взглядом. На нем был костюм зажиточного мещанина в полутрауре: сюртук и панталоны из черного сукна, жилет и чулки серые шерстяные, галстук белый – и все это без притязаний на щегольство.
Единственной странностью в этом костюме была узкая черная лента, надетая на шею, ниспадавшая на грудь и имевшая на конце пучок черных перьев индийского петуха, перевязанная красным шерстяным шнурком.
Хотя этот человек ужинал один, но, вероятно, в зале ожидали еще и других гостей, потому что с каждой стороны стола находилось по три прибора, еще не тронутых никем.
Посреди стола стояла большая корзина со множеством яиц разной величины. Корзина имела семь отделений: в первом лежали яйца белые с черной полоской вдоль и красной полосой поперек; во втором отделении лежали яйца с позолоченной скорлупой; в третьем – яйца, скорлупа которых была покрыта охрой; в четвертом – яйца маленькие и желтые, как маис; в пятом лежали большие яйца со светло-зеленой полоской, усыпанной золотыми звездами; в шестом – яйца совершенно черные.
Число яиц в отделениях было неравным; больше всех лежало в пятом отделении, то есть в третьем слева от первого.
Первое находилось напротив прибора, занимаемого ужинавшим. Каждое отделение находилось напротив одного из приборов. Таким образом, перед человеком в черном костюме было отделение с белыми яйцами со скрещенными черной и красной полосками. Перед каждым ужинавшим стояли тарелки и стакан. С каждой стороны стакана стояла бутылка странной формы, а за стаканом – небольшой насест вроде детской игрушки, сделанный точно так же, как подвижной насест в курятнике; на этом насесте красовался маленький индийский петух, сделанный с удивительным искусством, с эмалевыми глазками.
Перед каждым из свободных приборов находился такой же насест, но пустой. Между насестами и корзиной с яйцами было широкое пустое пространство, занятое большим блюдом, содержимое которого человек в черно-сером костюме поглощал с аппетитом.
В ту минуту, когда женщина, смотревшая на улицу, вошла в залу, ужинавший, отрезая себе огромный кусок хлеба, спросил:
– Ну что?
– Ничего, – отвечала женщина.
– Как? – продолжал ужинавший, не поднимая глаз от тарелки. – До сих пор никого?
– Никого.
– Значит, сегодня я буду ужинать один?
– Ты жалуешься на это, Индийский Петух? – спросила женщина, снимая крышку с горшка.
– Ты же знаешь, что я никогда не жалуюсь, Леонарда, когда ты готовишь.
– Индийский Петух, берегись! Если ты чересчур растолстеешь, сам сгодишься на жаркое.
– Леонарда, если мне суждено быть изжаренным, то пусть лучше я изжарюсь на твоем вертеле, чем на королевском эшафоте.
– Его стряпня тебе не нравится?
– Нет, признаюсь.
Леонарда пожала плечами.
– Знаешь, – сказала она, – если ты будешь вести себя хорошо, тебе решительно нечего бояться, потому что ты Петух; и даже пусть тебя окружат все палачи французские и наваррские, ты можешь быть так же спокоен, как и теперь.
– Это правда, – сказал Индийский Петух, кивнув головой. – То же мне говорил и начальник, а то, что он говорит, вернее королевского слова.
– Да, тот, кому начальник угрожал смертью, – умирает; а тот, за чью жизнь он поручился, – живет, и ты знаешь, Индийский Петух, где был бы ты теперь, не будь его?
– В плену или на виселице! – с волнением произнес Индийский Петух. – Но по милости его я жив, свободен и получил благословение родной матушки. Клянусь тебе, Леонарда, я с радостью пошел бы на казнь, чтобы заслужить улыбку Рыцаря!
