Роже Нимье - Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя
— Разумеется, мертвый, он ближе к Богу.
— Да, но по другой причине. Мертвый не принесет вреда.
— Однако!
— Что до меня, то я скорей за живого: у него еще есть возможность сделаться папой, это его последний и лучший шанс. Зато мертвый…
— Мертвый может стать святым, не забывай об этом, Жюли.
— Но мои прелестницы, святыми не становятся после смерти. Святой свят при жизни. Так что дальнейшей карьеры на небесах не предвидится.
— Вот почему небеса кажутся мне такими однообразными. Единственное утешение — общество самого Создателя, лучшее в мире.
— Да, но вы не окажетесь там с Господом наедине, компания будет разношерстная.
— С чего это вы взяли? Если послушать янсенистов, то все зависит от милости Божьей. Но Господь явит ее вряд ли более одного раза. И таким образом, все мы, верующие и неверующие, добрые и злые, обречены на проклятие и лишь одно-единственное исключение…
— Какое же, интересно?
— Д'Артаньян! — воскликнула Мари.
И она бросилась к мушкетеру, который появился в дверях.
На Мари было фиолетовое платье, отделанное пурпурными и розовыми лентами, на рукавах, довольно длинных, ленты были только пурпурные. Пущеные с боков желтые полосы не портили общей гармонии; это был светлый и в то же время печальный желтый тон, где золото нарцисса смешивалось с цветущим дроком Бретани. На щеках Мари, отражая безмятежность души, играл румянец лукавого веселья, столь отличный от искусственного румянца, похожего на оттенки оранжерейных плодов.
В том, как она пожала нашему гасконцу руку, была радость находки.
— Мои затейницы, — воскликнула она, — вот шевалье д'Артаньян. Можете восхищаться героем, который явился к нам из античных времен, но заглянул случайно по пути в Гасконь, чтоб освежиться в тамошних водах…
— Как форель.
— Как форель, мой дорогой Менаж, но форель с пастью щуки и силой дельфина.
— Словом, сказочный зверь?
— В самом деле, сказочный. Господин сказочный зверь, вот нимфы с улицы Фран-Буржуа, но как нам назвать себя, дорогой Менаж? Дриады живут в лесах, наяды — в водах, а здесь, на парижской улице?
— Вас всех, очаровательницы, следует назвать ругоядами, — отозвался Менаж, потому что «руга» — по латыни и есть «улица».
— Ругояды, ругояды… это хорошо само по себе, возвышенно и изыскано, это перчинка на языке и жало в споре.
— Ругояды… Можно сказать просто парижанки, — произнес фальцетом крохотный мрачноватый человечек.
— Господин шевалье, — пояснила Мари д'Артаньяну, — у господина де Гонди вышла неприятность с перевернутой каретой, и он был столь любезен, что согласился принять нашу помощь, иначе говоря, выпить стакан воды и послушать щебет в нашей вольере в ожидании нового экипажа.
— Но мадмуазель, — запротестовал Поль де Гонди, — вы изобразили меня не в самом привлекательном виде этому дворянину, чью доблесть я оценил с первого взгляда. Будущий кардинал де Рец сделал изящный поклон в сторону д'Артаньяна и продолжал: — Стакан воды — это оттого, что вы не предложили мне стакан испанского вина. Вольера, да, быть может… но всего лишь оттого вольера, что я недостаточно знаком с этими прелестными девушками, чтоб открыть для них дверцу. И наконец, — Поль Гонди с достоинством выпрямился, — карета — это необязательно, добрый скакун пришелся бы впору.
— В таком случае, господин де Гонди, вам следует познакомиться ближе с моими подругами, как вы уже познакомились с господином д'Артаньяном. Во-первых, мадмуазель Мари-Кристиан дю Пюи, ваша землячка, шевалье д'Артаньян. Огонь, пылающий в ее глазах, она позаимствовала из горящего леса, ибо она родом из Ланд.
Красавица-брюнетка с андалузскими глазами и чуть вздернутой губкой склонила голову.
— Мадмуазель Жизель д'Амюр, самая таинственная среди нас, потому что мы извлекли ее из Неаполитанского королевства, хотя имя у нее французское. Она поцарапает вас за подозрение и способна убить за ложь.
Цыганка, источающая запах кедровой смолы, устремила на д'Артаньяна взгляд своих неведомого цвета глаз.
— Мадмуазель Мари-Берта Моссон, англичанка, и она не размыкает уст. Но внимание! Ее окунули в пламя, прежде чем пустить в свет, и когда оно выходит из своего горнила, и дурным, и хорошим следует содрогнуться от страха.
Бледная, чтоб не сказать голубая, улыбка озарила лицо мадмуазель Моссон.
— Мадмуазель Мари-Берта д'Анжу, она ведет свой род от принцев де Валу а, но с готовностью восходит в небеса, чтоб побеседовать с ангелами, отчего грешит порой рассеянностью.
Д'Анжу, громко расхохотавшись, принялась целовать Мари.
— Наконец, мадмуазель Жюли дю Колино дю Валь, с которой вы, д'Артаньян, знакомы и которая любит вас не менее меня, то есть гораздо лучше меня, ибо умеет управлять своим сердцем.
Жюли метнула взгляд на д'Артаньяна и почтительно присела перед Полем де Гонди.
— Что касается мужчин, то не будем о них. Это скорее души высокого полета, чем люди, достаточно чуть поскрести у них между лопаток, чтоб выросли крылья и они присоединились к сонмищу херувимов. Их глава называется господин Менаж. Он прибыл сюда из Анжера.
— Не знаете ли вы, — обратился к Менажу д'Артаньян, — одного дворянина из Турэна.
— Я всего лишь из Анжевена, сударь.
— Да, но его имя известно за пределами провинции так же, как его мужество за пределами Франции. Среди мушкетеров он зовется Атосом.
Будущий коадъютор приблизился к говорящим:
— Атос? Вы изволите говорить о графе де Ла Фере, храбром как лев человеке, хранящем тайны венценосных женщин?
— Да, сударь, и еще кое-какие другие, — подтвердил д'Артаньян.
— Я не имел чести быть знакомым с графом де Ла Фе-ром, — заметил Менаж, — но здесь присутствует его двойник, его Поллукс, его Пилад.
— Господин д'Артаньян, — воскликнул Поль де Гонди, — приходите, пожалуйста, ко мне, когда вам заблагорассудится. Со смертью кардинала образовалась пустота и час выдающихся людей пробил. Отчего бы вам не поучаствовать в карнавале?
Д'Артаньян поблагодарил учтивым жестом.
Поль де Гонди удалился, отвешивая как бы в рассеянности налево и направо поклоны, замечая, однако, при этом все, что желал заметить, сопровождаемый ропотом восхищения, который был тогда похож на легкий ветерок, но переродился в бурю пять лет спустя.
Читатель вправе спросить, отчего столь выдающийся политик интересовался столь непримечательными девушками, едва вышедшими к тому же из пеленок… Все оттого, что девушки неизбежно созреют, впитают в себя страсти и станут, быть может, со временем подлеском в лесах будущей фронды.
