Ной Гордон - Шаман
Когда он подполз с факелом к циновке, то вздохнул.
Широкое плоское лицо женщины расплылось в улыбке, оно вовсе не было неприятным, вот только он никогда прежде его не видел.
Утром, когда Маква-иква вернулась в свой лонгхаус, на ней был обычный бесформенный костюм из выцветшей домотканой материи. Очевидно, праздник Танца Журавля закончился. Она готовила мамалыгу на завтрак, а он сидел с угрюмым видом. Он сказал ей, чтобы она больше никогда не присылала к нему женщин, и она вежливо, кротко кивнула — этому приему она, несомненно, научилась еще в детстве, когда учителя-христиане ругали ее.
Продолжая готовить, она равнодушным тоном объяснила ему, что ночную гостью, которую она послала, зовут Женщина Дыма, а ей нельзя ложиться с мужчиной, иначе боги отберут у нее дар целителя.
Чертовы дикарские глупости! Но она, очевидно, в это верила. Он был в отчаянии.
За едой он тщательно обдумал это. Ее крепкий кофе по-саукски показался ему более горьким, чем обычно. Не кривя душой, он признал, что если бы вставил в нее свой пенис, то стал бы просто шарахаться от нее. Она же восхитительно вышла из сложной ситуации: позаботилась о том, чтобы жар его страсти поугас, прежде чем просто и честно объяснить, что и как. И он снова, далеко не в первый раз, понял, что она — удивительная женщина.
* * *В тот же день, после обеда, в ее гедоносо-те набились сауки. Идет Поет был немногословен, обратился к другим индейцам с краткой, но торжественной речью от имени Роба Джея. Маква-иква перевела:
«И-нени-ва. — Он — мужчина», — и добавил, что Коусо Вабескиу — Белый Шаман, всегда будет сауком и Длинноволосым. А сауки все дни своей жизни будут ему братьями и сестрами.
Храбреца, ударившего его по голове после победы в игре «мяч и палка», выдвинули вперед: он широко улыбался и шаркал ногами. Звали его Каменный Пес. Сауки никогда не извинялись, но знали толк в компенсациях. Каменный Пес дал ему кожаную сумку, похожую на ту, которую носила Маква-иква, только вместо перьев она была украшена иглами дикобраза.
Маква-иква сказала ему, что в этой сумке он должен держать несколько лечебных предметов, набор священных личных предметов, называвшихся Мее-шоме, и никогда никому ее не показывать, ибо каждый саук получает из нее силу и могущество. Чтобы он смог носить сумку, она подарила ему четыре окрашенных сухожилия: коричневое, оранжевое, синее и черное, — и прикрепила их к сумке, как ремешок, чтобы ее можно было носить на плече. Эти шнурки называются «покрывала Иззе», добавила она.
— Пока ты их носишь, тебя не тронут пули, а твое присутствие поможет вырастить урожай и вылечить больных.
Он был тронут, но смущен.
— Я рад стать братом сауков.
Ему всегда было нелегко высказывать благодарность. Когда его дядя Ренальд потратил пятьдесят фунтов и купил ему должность ассистента в университетской больнице, чтобы он мог получить хирургический опыт до окончания обучения, он едва сумел выдавить из себя простое «спасибо». И сейчас все получилось не лучше. К счастью, сауки тоже особо не ценили словесное выражение благодарности или прощания, и никто не обратил особого внимания, когда он вышел, вскочил в седло и уехал.
Вернувшись в свою хижину, он сначала позабавился, пытаясь отобрать священные лечебные предметы. За несколько недель до этого он нашел на земле в лесу крошечный череп какого-то животного: белый, чистый и таинственный. Он решил, что череп принадлежит скунсу — по крайней мере, по размеру он вроде бы подходил. Ладно, но что еще? Палец задохнувшегося во время родов младенца? Глаз тритона, палец лягушки, шерсть летучей мыши, язык собаки?
Неожиданно ему захотелось подойти к выбору предметов для сумки со всей серьезностью. В чем воплощается его суть? Каковы тайные струны его души, эти Мее-шоме, из которых Роберт Джадсон Коул черпает свое могущество?
Он положил в сумку семейную реликвию Коулов — скальпель из вороненой стали, который Коулы называли «скальпель Роба Джея» и всегда передавали самому старшему сыну, избравшему профессию врача.
Что еще можно вытянуть из его молодости? Невозможно положить в сумку холодный воздух шотландских нагорий. Или тепло и спокойствие семьи. Он пожалел, что совершенно не похож на своего отца, чьи черты давно уже стерлись из его памяти. Мать подарила ему Библию, когда они прощались, и потому книга была ему дорога, но она не войдет в его Мее-шоме. Он знал, что больше не увидит мать; возможно, она уже умерла. Ему пришло в голову, что стоит попытаться запечатлеть ее облик на бумаге, пока он еще не стерся из памяти. Когда он попробовал, то все получилось достаточно быстро, за исключением носа: на него ушли долгие муки творчества, пока наконец он не нарисовал его правильно, и тогда скатал бумагу, перевязал и положил в сумку.
Он добавил туда партитуру, которую переписал для него Джей Гайгер, чтобы он мог играть Шопена на виоле да гамба.
Брусок твердого коричневого мыла тоже лег в сумку — символ того, чему Оливер Уэнделл Холмс научил его в отношении чистоты и хирургии. Потом он начал думать в другом направлении и, немного поразмышляв, убрал из сумки все, кроме скальпеля и мыла. Затем положил туда тряпки и бинты, набор лекарств в порошках и травах и хирургические инструменты, необходимые для визитов к пациентам на дом.
Когда он закончил, сумка стала сумкой врача, где хранились медикаменты и инструменты его профессии. Так значит, именно медицинская сумка дарует ему могущество, и он чрезвычайно обрадовался подарку, который получил благодаря удару по своей твердой голове, нанесенному игроком команды Белой Краски по имени Каменный Пес.
16 Охотники за самочкамиКогда он наконец купил овец, это стало знаменательным событием: блеяние было последней приметой, которая помогла бы ему ощутить, что он дома. Сначала он занимался мериносами вместе с Олденом, но скоро ему стало очевидно, что Кимбел справляется с овцами ничуть не хуже, чем с остальными животными — и вот уже Олден купирует хвосты, кастрирует ягнят мужского пола и убирает струпья так лихо, словно выполнял работу овцевода в течение многих лет. Роб чрезвычайно обрадовался, что в его личном присутствии на ферме больше не было никакой необходимости: как только разнесся слух о приезде хорошего врача, его начали вызывать к пациентам все дальше и дальше от дома. Он понимал, что скоро ему придется ограничить область своей практики, потому что мечта Ника Холдена постепенно осуществлялась, и в Холден-Кроссинг продолжали прибывать все новые и новые семьи. Однажды утром Ник заехал на ферму, осмотрел отару, торжественно назвал ее «пахучей» и задержался, «чтобы вовлечь вас в кое-что весьма многообещающее. Мукомольную мельницу».
