Александр Дюма - Сальтеадор
Но вот старик снял шляпу и тряхнул головой, как бы желая отогнать тоску, из-за которой никнут даже сильные духом, и это движение развеяло все сомнения того, кто наблюдал за ним.
Незнакомец приблизился к старику, держа шляпу в руке, и сказал:
— С детских лет я считаю себя вашим другом, и, право, было бы дурно с моей стороны, если бы, видя вашу печаль, я не протянул вам руку и не спросил: «Дон Руис де Торрильяс, чем я могу быть вам полезным? Приказывайте!»
При первых же словах незнакомца дон Руис поднял голову, узнал его и произнес:
— Очень вам признателен, дон Лопес де Авила. Да, в самом деле мы с вами старые знакомые. И ваше предложение доказывает, что вы истинный друг! А вы по-прежнему живете в Малаге?
— Да, по-прежнему. И знайте, что и вблизи, и вдали — в Малаге ли, в Гранаде ли — вы всегда можете располагать мною.
Дон Руис поклонился.
— Давно ли вы уехали из Малаги и когда видели моего старого друга и, надеюсь, вашего — дона Иньиго?
— Я виделся с ним каждый день. И слышал от своего сына, дона Рамиро, будто вчера вечером дон Иньиго с дочерью благополучно приехал сюда, избежав большой опасности в горах, где его захватил Сальтеадор.
Дон Руис побледнел и закрыл глаза.
— Так, значит, им удалось спастись? — спросил он немного погодя, поборов слабость огромным усилием воли.
— Надо сказать, что этот разбойник — он нагло называет себя дворянином — вел себя по отношению к ним как настоящий принц; мой сын рассказал, что тот отпустил их без выкупа и даже без всяких обязательств, а это тем более удивительно, что в Андалусии дон Иньиго — самый богатый дворянин, а донья Флор — самая красивая девушка.
Дон Руис вздохнул с облегчением.
— Вот, значит, как он поступил! Тем лучше!
— Да, но я вам все говорю о своем сыне, доне Рамиро, и забываю спросить о вашем сыне, доне Фернандо. Он все еще путешествует?
— Да, — еле слышно ответил дон Руис.
— Вот хороший случай устроить его при дворе нового короля, дон Руис. Вы один из самых знатных дворян Андалусии, и если бы вы попросили милости у короля дона Карлоса, то он хоть и окружен фламандцами, но из политических соображений, право, согласился бы.
— Я действительно хочу попросить короля дона Карлоса об одной милости, но сомневаюсь, что он согласится, — сказал дон Руис.
В это время на башне Вела пробило два часа.
Два удара, зазвеневшие в воздухе, обычно возвещали о том, что в городские каналы пущена вода. Но на этот раз они означали и другое. Как только вода хлынула в каналы, забила из фонтанов, забурлила в бассейнах, звуки труб возвестили, что король дон Карлос поднимается по склону холма Альгамбры и все поспешили к воротам Юсуфа, чтобы быть там в тот миг, когда он сойдет с коня.
Дон Руис де Торрильяс остался на площади один, только теперь он стоял. Дон Лопес пошел вслед за другими вельможами.
Звуки фанфар усилились, возвещая, что король уже поднялся на холм и приближается.
Наконец он появился на высоком боевом коне, закованном в латы, словно для битвы. Сам же Карлос был в доспехах, украшенных золоченой насечкой.
Только голова его была непокрыта, словно он хотел поразить испанцев тем, как мало в нем испанского.
И правда, как мы уже говорили, у сына Филиппа Красивого и Хуаны Безумной не было ни единой кастильской черты, весь его облик целиком состоял, если можно так выразиться, из черт Австрийского дома. Был он невысок, коренаст, голова его словно ушла в плечи; у него были рыжие коротко остриженные волосы, русая борода, голубые чуть прищуренные глаза, орлиный нос, красные губы, выдвинутый вперед подбородок; он старался держать голову высоко и прямо: казалось, ее подпирает стальной латный ошейник. Когда он шел пешком, в походке его было что-то скованное и угловатое; зато облик его тотчас же менялся, как только он садился верхом: он был отличным наездником и ловко управлял конем, и чем горячее был конь, тем превосходнее держался всадник.
Понятно, что властелин, внешне ничем не напоминавший дона Педро, или дона Энрике, или дона Фернандо, хотя по характеру на них похожий (ибо он был жесток, как первый, двуличен, как второй, и властолюбив, как третий), но с первого же взгляда казавшийся истинным Габсбургом, не мог вызвать бурных восторгов у испанцев, особенно у андалусцев.
Поэтому, когда он появился, медные звуки фанфар стали еще громче, быть может, не в честь внука Изабеллы и Фердинанда, а для того, чтобы трубным гулом скрыть молчание толпы.
Король бросил холодный, равнодушный взгляд на людей и на площадь, не выразив ни малейшего удивления, хотя и люди, и пейзаж были ему неведомы; затем он остановил коня и спешился — не по внезапному побуждению, не из желания побыть со своим народом, а лишь потому, что так требовал церемониал: наступило намеченное заранее время, когда он должен был сойти на землю.
Он даже не поднял головы, не потрудился взглянуть на прекрасные мавританские ворота, когда проходил под ними, не повернул головы, не прочел в боковой часовне надпись, гласившую, что 6 января 1492 года его дед Фердинанд и бабка Изабелла прошли под этими воротами в сердце Испании, опьяненной триумфом своих королей, прошли, как бы торжественно проложив путь, по которому двадцать семь лет спустя пройдет и сам — важный и угрюмый, окруженный тем безмолвным почтением, каким сопровождается шествие королей, о чьих достоинствах еще никто не знает, но чьи недостатки всем уже известны.
Им владела лишь одна мысль, она неотступно сверлила его мозг, клокотала подобно воде, что кипит в медном сосуде, не вырываясь наружу, — его обуревало исступленное желание стать императором.
Да и что мог увидеть взгляд честолюбца, устремленный сквозь пространство туда, в город Франкфурт, где в зале выборов собрались курфюрсты и куда устремили свои взоры и помыслы папа, короли, князья и все власть имущие мира сего, заодно с королем Карлосом?
«Станешь ли ты императором, а это значит таким же великим, как папа, и более великим, чем короли?» — непрестанно звучал голос честолюбия в душе дона Карлоса.
Какое значение имели для него человеческие голоса, когда внутри него беспрерывно звучали эти слова?
Как мы уже сказали, только подчиняясь этикету, а не по велению сердца, король дон Карлос сошел с коня и приблизился к дворянам, окружившим его.
И тотчас же фламандская свита последовала его примеру.
Свита состояла, в частности, из королевского наставника кардинала Адриана Утрехтского, первого министра графа де Шьевра, графа де Лашо, графа де Порсьена, сеньора де Фюрнеса, сеньора де Борена и голландца Амерсдорфа.
Еще сидя верхом на коне, дон Карлос заметил, хотя и говорили, что глаза у него мутные и пустые, группу дворян, стоявших с шляпами на голове, все же остальные были с непокрытыми головами.
