Иван Дроздов - Голгофа
— А теперь — по коням!..
Это «по коням!» она придумала сама, и откуда пришла к ней эта лихая команда дедов, она не знала, и откуда взялся ее командирский пыл, тоже не знала, да и в эту горячую минуту ни о чем подобном она не думала.
Костю посадила к Павлу на мотоцикл, а пашиного товари- ща — на машину Антона, махнула рукой и кинула свое тело на мотоцикл. Скорость она взяла большую, машина ревела под ней и вот–вот готова была оторваться от земли, зоркий глаз скорее угадывал ровную полосу дороги, а ручка газа, казалось, сама поворачивалась книзу, подавая мотору все больше горючего. Мельком взглянула на спидометр: стрелка, подрагивая, показывала цифру 110. «Вот это скорость!.. Это моя скорость!..»
Назад она не оглядывалась, знала, что «черные ястребы» любят быструю езду и признали в ней своего командира.
В Сосновку влетели с треском и грохотом, но жителей этот треск не беспокоил и не раздражал. Они знали: это «черные ястребы» вернулись с боевой операции, а «черные ястребы» — это их дети, они борются за справедливость и за честь Родины.
Никто еще не знал, что Антон, всеми уважаемый командир «ястребов», как раз в эту минуту простился с жизнью.
Он умер в больнице во время операции.
В Сосновке, не останавливаясь, ребята разъехались по домам, заперли мотоциклы в гаражах, переоделись. Они знали, что за ними могли послать погоню, а потому все разошлись по огородам, садам, помогали родителям убирать урожай. Если бы к ним и подошел какой–нибудь милиционер из чужих, приезжих, никто бы не признался, что был где–то на боевом задании, а местные жители их не выдавали. Кроме того, сосновские власти их защищали, особенно милиция, которая по несколько месяцев не получала зарплату, и ребята ее подкармливали. В последнее же время ненависть к режиму в народе была так велика, что никто и не пытался ловить «черных ястребов». К тому же и не было на них никаких жалоб от тех, кого они «поузили». Преступники сами не любят огласки, а потому рады бывают, что отделались деньгами.
Александра и Павел завели мотоциклы в большой командирский гараж, находившийся в глубине усадьбы тети Лизы. Здесь на белой задней стене кто–то размашисто начертал:
Я — русский. Какой восторг!..
А. Суворов
— Надо бы спрятать, — показала на чемоданы с деньгами и сверток с золотом Александра.
Павел улыбнулся, подмигнул:
— А ты парень хозяйственный.
Он встал перед стеной строго напротив суворовского афоризма, и часть стены отошла в сторону. Образовалось нечто вроде провала или открытого окна. Павел взял деньги и драгоценности и вошел внутрь открывшегося помещения. Это была небольшая комната.
— Ты посиди здесь, а я пойду хорошенько закроюсь изнутри и потушу свет. Скоро он все это проделал, вернулся в потайную комнату. И здесь со стены снял небольшую картину, встал напротив того места, где она висела, и стена задвинулась. Александра, наблюдая за этим таинством, спросила:
— А если фотоэлемент не сработает?
— Тогда останемся здесь, замурованными.
Павел улыбнулся:
— Давай–ка мы с тобой поедим. А?..
Достал из холодильника молоко, белый хлеб, и они подсели к столу. Только теперь Александра разглядела Павла. Для парня он был слишком пожилой, а и мужчиной его не назовешь. Есть такая категория людей, которые хотя и войдут в лета, но не выглядят взрослыми и тем более серьезными. Такой был Павел: улыбчивый, простой, доступный, но сейчас он, как и все ребята, был печален. Они еще не знали состояния Антона, не могли позвонить в больницу — не знали телефона, да и боялись звонить: как бы не услышать страшную весть. И что бы они ни делали, о чем бы ни говорили, думали об Антоне. Думали и верили, что врачи вернут его к жизни.
Александра вспомнила о радиотелефоне, позвонила Качалину. Он ответил не сразу и как–то нехотя:
— Я все знаю. Антону сделали операцию, но… спасти его не удалось.
Это был удар, от которого Александра чуть не лишилась сознания. Уронила руки на колени, испуганно смотрела на Павла. Тот понял все. Сказал:
— Пуля ударила в сердце. Не выжил.
Посмотрела на телефон: из микрофона доносился треск, слышалась речь Сергея. Александра поднесла телефон к уху.
— Саша, ты слышишь меня?.. Я приеду к вам. Ты меня слышишь?..
— Да, я слышу. Слышу.
Нажала кнопку, и телефон смолк. Забыла спросить, когда он приедет, но это неважно. Повернулась к Павлу.
— Мы зря отпустили ребят.
— Почему?
— Надо считать деньги. Составить акт.
— Зачем? У нас все на доверии. Среди нас нет жуликов.
— Да, верно. Разве можно — тратить чужие деньги?
— И я говорю: невозможно. Антон доверял. Он каждому верил.
— А мы?.. Разве не верим? Надо сосчитать. Хорошенько сосчитать.
Она подумала: «А у меня нет денег. Совсем нет. Я их отдала… Там, в большой семье».
— Как мне вас называть? Вы старше меня. Павлом как–то неловко.
— Нет, ловко. Я молодой. Меня все зовут так: Павел. И в школе тоже. Даже ученики… старших классов.
— Хорошо. Я тоже буду вас называть… Павел. Я тоже взрослый. Школу кончил. Пойду в институт.
— Сколько тебе?
— Восемнадцать. Скоро восемнадцать.
— О-о!.. Жанна д'Арк была моложе. На целый год. Так, кажется.
Она хотела спросить: а кто она, Жанна?.. Но вспомнила: героиня, жила во Франции.
Павел, раскладывая на столе портфели с деньгами, продолжал:
— И Зоя была молодой. Как вот ты?..
— Зоя?.. Кто она такая? Тоже героиня?..
— Зою не знаешь?.. Космодемьянская. Комсомолка.
— Ах, да — знаю. Как не знать Зою. Знаю, конечно.
Про Зою она слышала, но вот что она совершила, чем знаменита?..
Спрашивать не стала. Неудобно ей не знать Зою Космодемьянскую. Она непременно узнает. Вот приедет Сергей, у него спросит.
И тут же подумала: зачем спрашивать? Подумает еще, что хочу быть на нее похожей.
Раскрыли чемодан с рублями. Тугие пачки лежали плотно, и их было много. «Боже мой! Как много денег! — думала Александра, вынимая пачки и складывая их на краю стола. — Сколько же они накачали в свои карманы! И сколько отвезли туда, в свой Азербайджан».
Выстраивая на столе ряды пачек, вспоминала, как учителя в школе говорили о дружбе народов, о том, какие они хорошие, наши младшие братья, и как мы их должны любить». И еще говорили: «Русский народ великий, он добрый, ничего не жалеет для народов российских окраин». А они… Травят русского брата. Сколько же цистерн ядовитого спирта перекачали в желудки русских людей!..»
— Ты о чем думаешь?
— Я?.. Да так. Я еще недавно ни о чем не думал. Почти ни о чем, а теперь… думаю.
Сердце тяжело давил камень от сознания, что Антона нет, и она уж никогда не услышит его ласковой чуть насмешливой речи, не увидит лукавой таинственной улыбки — его нет и никогда не будет. В это невозможно поверить, но если бы она не держала на коленях его голову, не чувствовала рукой горячей, вытекающей из сердца крови…
Это была первая смерть, которую она видела. У нее умер дедушка, умерла прабабушка, но она не видела, как они умирали. И не было ей так тяжело и страшно. И никогда у нее не болело сердце, не пересыхало во рту, как теперь. Она знала, что от сердца принимают какие–то таблетки, но Павлу ничего не скажет. Пусть не думает, что я слабая, что и мое сердце может болеть.
— Сколько у тебя пачек?
— У меня?.. Сейчас посчитаю. Сто две пачки. Купюры сотенные. По пятьсот купюр в пачке. Это — пятьдесят тысяч. А если их помножить на сто две — получим пять миллионов сто тысяч.
Она написала на бумажке: «5 000 100 тысяч рублей».
— А у тебя?
— В десять раз больше: пятьдесят один миллион.
— Ой–ой!.. Как много!.. По сколько же рублей мы можем дать каждой семье?
— Давай посчитаем.
Он достал из ящика стола калькулятор, стал считать.
— В Сосновке и районе живет сорок тысяч человек. Поделим нашу сумму на сорок тысяч. Получим сто двадцать пять рублей двадцать пять копеек.
— Только–то?
— Но это на одного человека. А если в семье шесть–семь человек, то уже получится приличная сумма.
— А мне казалось, у нас так много денег.
— У нас еще есть доллары. Мы с тобой и их посчитаем, но распорядимся после того, как приедет к нам Командор. И надо, чтобы знали все ребята. Они ведь тоже получат свою долю.
— А им… тоже, как всем?
— Да, у нас строгий порядок: мы все деньги делим поровну.
— Ну, хорошо. Давай теперь посчитаем зеленые бумажки. Тот чемодан будет потяжелее.
Да, второй чемодан был объемистым и тяжелым. И раскрыть его оказалось непростым делом, но Павел острым топориком поддел крышку и взломал замок. Купюры долларов были разные: от сотенных до полтысячных. Считали долго. Итог оказался впечатляющим: двадцать четыре миллиона долларов. Затем на стол взгромоздили три целлофановых свертка. Во всех трех были слитки, похожие на маленькие кирпичики. Павел прикинул на глаз и на вес, сказал:
