Анатолий Коган - Замок братьев Сенарега
— Синьоре не наскучили, — спохватился Тудор, — мои разговоры о земле и пашне, о деньгах и долгах?
— В этом доме нет равнодушных к таким делам, — улыбнулась Мария. — Но как вы попали, мессере Теодоре, в нашу далекую Италию?
На Молдове, согласно обычаю, юноши из больших семей, где было двое и больше сыновей, отправлялись на три года на службу в войско князя; лучшие дослуживались до куртян[49]. Испросив отцовского благословения, пошел по тому пути и юный Тудор. Но пока молодой воин служил в одном из двух стягов белгородского гарнизона, случилась беда. Друга Тудора, единственного вдовьего сына Войку продали в рабство. Войку продали нежданно, за большие долги, в которые, тайно от семьи, когда—то влез его покойный отец. Никто не мог на селе понять, зачем брал старик проклятые те дукаты, но были тому свидетели, был и записной лист. Долг оказался непосильным для крестьянина, землю под него отец не закладывал, и Войку попал в рабство к тому же пану, которому задолжал его родитель. Боярин же был жесток и с самого начала невзлюбил не привычного гнуться перед панами молодого селянина.
Тудор отслужил к тому, времени свои три года князю, золота много на том не обретя. Узнав о доле друга, поклялся не возвращаться домой, покамест не выкупит Войку. Молдавские воины в те годы в немалом числе служили в чужих краях, их охотно принимали в наемные рати Каффы и Таны, Царя — города и островных княжеств Леванта, в отряды кондотьеров Италии и германских государств. Тудор отправился в Милан.
Пять лет спустя, вернувшись из войска Сфорцы, Тудор внес за Войку требуемый выкуп, оставшись почти ни с чем. Друга нашел при смерти, но мстить за него, замученного неволей, было уже некому, лютый старый пан перед тем преставился сам. Тудор вернул свободу другу и подался в Белгород, куда его позвали в сотники. Дома подрастали братья, было кому хозяйство поддержать и перенять.
— Ваш друг недолго прожил, синьор Теодоро, — проговорила Мария. — Но умер он свободным, в своем доме. Это, наверно, было большим утешением для вас.
А Тудор — вспомнил строки грамоты, полученной им в тот памятный день. «И елико сей Войку, — гласил пергамен, — от реченного боярина по всей правде и обычаю откуплен, да не именуют его впредь рабом».
Что еще мог рассказать сотник юной Марии? О старом Белгороде и его тавернах? О слободах рыбаков, откуда старый запах рыбы долетал и до его, Тудорова дома на вершине крепостного холма? О том, кого любят в Четатя — Албэ: молдаванки — галантных фрягов, итальянки — храбрых сынов Молдовы, а польки — тех и других? Прилично ли девушке из дома Сенарега слушать о том?
Мысли сотника прервали знакомые звуки — звон мечей у подножья стены. На площадке у рва, за угловой башней, ратные люди замка приступали к своим ежедневным упражнениям.
— Там учится брат мой, Мазо, — сказала, вставая, юная Мария Сенарега. — Пойдемте, синьор, мне хочется на него посмотреть.
23
Мазо вправду был на том месте, рядом с площадкой. Валяясь в траве, парень с легкой усмешкой наблюдал за фехтующими воителями Леричей. Вот споткнулся о камень длинный мадьярин, растянулся во весь рост на земле. Вот, в слишком дальнем выпаде, потерял равновесие плотный фрязин и, падая, не по — рыцарски увлек за собой противника. Мазо, собственно, приходил сюда лишь потому, что того требовали старшие. На самом деле у него были лучшие учителя, чем эти люди: на виду у всех его учил старший брат, тайно — Бердыш.
Мазо, заметив Марию, помахал ей рукой, и Конрад сразу же поднял взор к вершине стены. Дева Леричей — его дама — на прогулке, нет ли с ней этого Тудора? Сотник, однако, держался поодаль, комендант не мог заметить его с того места, где стоял. Посвятив себя, как рыцарь, служению прекрасной даме, Конрад даже в мыслях не смел нарушать монашеского обета целомудрия. Но интерес девушки к пленному валаху не мог не вызывать у него тайной ревности. Их встречам и беседам Конрад, правда, не мешал, но считал себя обязанным бдеть. Не дай бог валах позволит себе вольность! Жизнь Тудора — малое искупление за такую дерзость, хотя в общем — то Конрад не питал к нему злобы.
Тудор же, затаясь меж зубцами, внимательно наблюдал за всеми. Следя за состязающимися, сотник увлекся и высунулся более, чем хотел. И его обнаружили.
— Гей, пане молдаване! — со скрытой издевкой в голосе окликнул его снизу помощник Конрада, пан Юзек. — Просим вашу милость до нас! Покажите, вельможный пан, нам, степным тетеревам, как умеют биться рыцари сучавского воеводы!
— Не ходите туда, мессере, — в безотчетной тревоге шепнула Мария, но витязь спешил уже к лестнице и вскоре присоединился к ратным людям Леричей.
Вот они, его возможные противники, и кто знает, не придется ли Тудору схватиться сразу с несколькими из них. Спору нет, от праздности отяжелели, но убийцы — умелые, считаться с этим надо. Что ж, сам Тудор с этой наукой тоже изрядно знаком. Только не надо, не следует прежде времени показывать, на что горазд.
Тудор обнажил саблю и отдал, как привык на службе у Сфорцы, воинский салют старшему на учениях, Конраду. Затем обвел взглядом присутствующих. Большинство разбилось на пары и фехтовало, не весьма утруждая себя.
— Пусть работают, товарищ, — с усмешкой обратился к нему рыцарь — Начинайте с меня.
Отцепив меч и отдав его Мазо, Конрад взял саблю юноши и встал в позицию.
Обменявшись первыми пробными ударами, Тудор искренне удивился, с какой легкостью двигался на ристалище закованный в неизменный нагрудник, не снявший даже плаща рыцарь. Почуяв, с кем имеет дело, Конрад постепенно входил во вкус, и Тудор начал отступать. Удары ливонца были быстры, точны и очень сильны, но сотник уже уразумел, в чем слабость Конрада. Умея нападать, рыцарь не был достаточно силен в защите, частенько раскрывался. Его промашки, правда, длились мгновения, но опытному бойцу достаточно было и таких. Сказывалась привычная вера в доспехи; сказывалась, видимо, и выучка, любезная командорам и магистрам Ордена: всегда наступать, нападать, меньше думая о защите, исключая из мыслей отступление.
И Тудор намеренно делал промахи, медленно пятился. Не дать немцу выбить у себя саблю — такова была единственная забота сотника. Выбитая сабля — уже позор, победа же сотнику была ни к чему.
Потом были короткие схватки с другими наемниками. Тудор и с ними поступал так же — отступал, сколько дозволяло достоинство. Пофехтовав с Кинсебешем, сотник готовился было вновь отдать Конраду салют, чтобы оставить ристалище, когда услышал прежний насмешливый голос:
— А со мною, пане влаше? — спросил, приближаясь, лях. — Не окажете ли чести и мне?
Тудор обернулся к Юзеку, взглянул ему в глаза. Колючие зрачки Понятовского не дрогнули; однако на долю мига словно что — то скользнуло в них вбок, в самой глубине, и сотник понял: этот человек слабее его.
«Взгляд тусклый, как из кружки кваса», — вспомнил Тудор слова, сказанные о ляхе Бердышем. И невольно, чуть заметно улыбнулся.
Пан Юзек принял улыбку за оскорбление и сразу ринулся в атаку.
Тудор пытался вначале, как с остальными, прятать истинное свое умение. Уступал, аршин за аршином, утоптанную площадку ристалища, старался лишь не дать себя обезоружить. Но вскоре понял: так дело на сей раз не пойдет. Лях упорно наступал, разил умело и в полную силу, ловко использовал притворные ошибки сотника. Один раз, когда Тудор намеренно раскрылся, острие вражьего клинка со свистом взрезало на нем распахнутый кафтан. И Боур снова поймал взгляд врага; теперь его маленькие глазки нельзя уже было назвать тусклыми, в них горело злорадство и неистребимая ненависть. Юзек, — понял Тудор, — ненавидит его за все, чего лишен был сам. За гордую стать и врожденное благородство, за смелый открытый взор и дружелюбие в нем, за то, что сотник нравится людям, им самим, Юзеком, явно брезгующим. Юзек продолжал умело, обдуманно теснить сотника, стараясь прижать противника ко рву. И Тудор понял: тот хочет его убить.
Это, впрочем, стало вскоре ясно каждому, кто был свидетелем необычного поединка. Остановились, выстроившись кругом, ратники во главе с Конрадом. Замерла, стиснув руки, на своем высоком месте Мария. Сбросил дремоту размечтавшийся Мазо и вскочил на ноги, удивленный нежданною яростью схватки. Все гадали, удержится ли молдавский витязь перед натиском опытного противника, скоро ли удастся пану Юзеку достать его саблей или хотя бы спихнуть в ров.
Тудору случалось не раз ненавидеть, но всуе этого чувства он не испытывал никогда. Теперь, встретившись с беспричинной, казалось ему, бессмысленной ненавистью наемника, сотник ощутил, как поднимается в нем волна холодной злости. Стоя у самого рва, Тудор отбил особенно яростный удар поляка, чуть отступил в противоположную сторону. И пан Юзек, увлеченный собственным выпадом, мгновенно оказался во рву.
