Алла Бегунова - Черный передел
Взяв из рук слуги букет цветов, Мещерский наконец вошел в гостиную. Анастасия улыбнулась и сделала шаг навстречу. С поклоном секунд-ротмистр вручил ей цветы, поцеловал руку и собирался сказать комплимент, но тут, к его великому удивлению, в гостиной возник новый персонаж. Это был молодой человек в кафтане горохового цвета, невысокий, худощавый, в очках и с головой, перевязанной корпией. Держался он уверенно и ошарашенному его появлением адъютанту кивнул весьма небрежно.
Как полагается, Аржанова представила гостей друг другу. Про бывшего подданного императора Иосифа II она сообщила, что он – немецкий путешественник – и случайно познакомился с ней в дороге из Берлина в Санкт-Петербург, а рану на голове получил час назад, споткнувшись о ступени крыльца дома архитектора Земцова, не заметив их из-за небывалой метели. Князя Мещерского она назвала своим родственником по отцовской линии, служащим здесь, в Академии наук, в издательском отделе, и прибывшим к ней сегодня исключительно для того, чтобы вместе отметить пятьдесят второй день рождения их обожаемой тети.
Выслушав эту ахинею с каменным выражением лица, оба посетителя обменялись крайне настороженными, недоверчивыми взглядами, но вслух не произнесли ни слова. Аржанова пригласила их к столу, благо ужин уже был сервирован. В дальнейшем светская беседа продолжалась в столовой и напоминала диалог слепого с глухим.
Мещерский с трудом вспоминал немецкие фразы, заученные в раннем детстве. Дорфштаттер, пока владеющий более или менее сносно лишь тремя темами: «Моя семья», «Погода» и «Город» – проявлял чудеса изобретательности в произношении русских слов. Аржанова время от времени приходила им на помощь, хотя особенно и не старалась. Правда, еще существовал французский, на котором все трое изъяснялись вполне свободно, но почему-то сейчас они решили это обстоятельство оставить в секрете.
Иногда Анастасия опасалась, как бы ее гости, не выдержав такого противостояния, не бросились в открытую драку. Из-за нее, из-за неожиданной и непонятной им ситуации, из-за злой метели. Бесспорно, они сразу почувствовали, что оба принадлежат к одной и той же команде. Почти сверстники, почти коллеги, они отлично знали ее законы. Но условия контакта для них заранее определены не были, и теперь им приходилось искать его самим и наугад.
Подобно двум молодым волкам, не уверенным в окончательном выборе волчицы, они, рыча и скаля зубы, словно бы кружили по снежной поляне среди леса, где в центре круга стояла ОНА, и ждали какого-то сигнала. Но волчья служба – долгая, непредсказуемая и случиться в ней может всякое. Никакого сигнала Анастасия давать им не собиралась, а только успокаивала то жестом, то взглядом, то словом.
Это оказалось наилучшим выходом.
В конце вечера она даже смогла отправить их вместе домой. Князь Мещерский, владеющий пароконным экипажем, согласился довезти легкораненого Отто Дорфштаттера до его квартиры на Крюковом канале. В прихожей они долго прощались с Анастасией и выражали надежду на скорое свидание. Затем адъютант светлейшего князя разыграл детский трюк. Он сделал вид, будто забыл перчатки, и от экипажа вернулся в дом. Здесь, с глазу на глаз, молодой кирасир вручил Анастасии записку от императрицы своим комментарием к приглашению. Суть его сводилась к тому, что он, Мещерский, готов сопровождать вдову подполковника в новой экспедиции в Крым и даже почтет за счастье для себя быть с нею рядом в новых испытаниях…
Немецкая принцесса София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская прибыла в Россию в феврале 1744 года, чтобы стать великой княжной Екатериной Алексеевной, женой наследника престола великого князя Петра Федоровича, племянника бездетной императрицы Елисаветы Петровны. Оглядевшись на новом месте, она решила, что прежде всего должна нравиться: а) будущему мужу, юноше престранному; б) императрице, даме очень капризной; в) русскому народу, молчание которого иногда представлялось ей грозовым. К резко континентальному климату огромной северной страны ей тоже пришлось привыкать. Трескучие морозы зимой и изнуряющая жара летом поначалу не очень досаждали немецкой девушке, в июне 1762 года в результате дворцового переворота возведенной на российский престол под именем Екатерины II. Однако с годами, при сильных перепадах атмосферного давления, Екатерину Алексеевну стали мучить головные боли.
Вот и сейчас, стоя у окна в покоях в Зимнем дворце, что находились на среднем этаже над правым малым подъездом, она смотрела на Дворцовую площадь и поневоле прислушивалась к своему внутреннему состоянию. Метель бушевала два дня и намела сугробы высотою в аршин. Теперь, похоже, она стала успокаиваться. Тучи над Санкт-Петербургом быстро таяли. Пульсирующая боль, появившись в затылке, отдавалась в висках и стягивала голову, точно железный обруч. В досаде царица приложила ко лбу влажный носовой платок и вернулась к письменному столу, где лежали ее черновики.
Единственное лекарство от боли – крепчайший черный кофе – она уже выпила утром, как обычно, вместо завтрака. Но позвонила камердинеру, чтобы его приготовили снова. Этот напиток варили, придерживаясь следующей пропорции: четыре столовых ложки с верхом кофе на четвертьлитровую кружку воды, причем без сахара. Однажды, в ненастную осеннюю погоду, ей пришлось угостить им прибывшего для доклада канцлера графа Никиту Панина. Старик, сделав несколько глотков, потерял сознание от сердечно-сосудистого спазма.
Но государыня на сердце, легкие, суставы, позвоночник не жаловалась. Только головные боли, да и то сугубо в соответствии с погодой, мешали ей. Все же Екатерина Великая старалась и в это время не отступать от стандартного распорядка своего рабочего дня, достаточно напряженного.
Вставала она рано – в седьмом часу утра – и до девяти писала в кабинете. Затем выпивала чашку кофе и переходила из кабинета в спальню, где около стены садилась на стул, имея перед собою два изогнутых столика. Они стояли впадинами: один – к ней, другой в противоположную сторону. Камердинер по очереди приглашал прибывших на доклад к императрице чиновников. В понедельник и четверг слушала она генерал-прокурора и командующего Санкт-петербургской дивизией; в среду – синодального обер-прокурора и генерал-рекетмейстера (заведующий протокольным отделом Государственной коллегии Иностранных дел. – А. Б.); в субботу – вице-канцлера, губернатора и губернского прокурора Санкт-Петербургской губернии.
После одиннадцати часов могли приезжать царские статс-секретари, отвечающие за разные направления работы, а также первые лица империи, вроде канцлера графа Панина или светлейшего князя Потемкина, а то и уважаемые ею знаменитые генералы, например, генерал-поручик Суворов. Появление последнего сопровождалось настоящим церемониалом, не Екатериной II установленным.
