Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий
Демьян не раскапывал балласт под шпалами — земля промерзла слишком глубоко, он выгребал тесаком рыхлый гравий из–под самой рельсы. Двое помогали ему слева и справа. Потом сунули в углубление «ладанки»,
— Сматывайся! — приказал Демьян, тяжело дыша. Пар изо рта сразу оседал на борт шинели, на воротник, на усы густым игольчатым инеем.
Напарники покатились с насыпи вниз. Так катятся со снежных горок, играя, мальчишки — катышом, на боку. Через миг они уже вывалялись в снегу, как «снежные бабы»; еще миг — и живые катыши уже не распознать было в снежных сугробах сквозь пелену пурги. Но Демьян подождал еще несколько секунд: чтобы ребята успели отбежать хотя бы шагов на сорок, — шнур он нарочно отрезал короткий.
Как тихо вокруг!.. Если это можно назвать тишиной: ржут лошади у полустанка, где–то выводят песню, а у бронепоездов приглушенно сопят паровозы. Ветер сечет снегом лицо. И все ж таки — тишина. Как в крещенский вечер в родной далекой Бородянке: где–то под Дружней выводят девчата колядки, ржут лошади в конюшнях графа Шембека в экономии, а он, Демьян, — войны еще нет, он еще не солдат — поджидает за церковью: вот–вот выйдет Вивдя. И пойдут они на вечерницы воск топить, курице подсыпать меченое зерно, глядеть в зеркало да в миску с чистой водой: кому что судилось и кто кому суженый… Понесла или не понесла Вивдя… ребенка?.. Эх, и побывка у милой женушки была: пришел — и в бой, а из боя — прятаться в чулан; только часок и побыли вместе, обнявшись… А там — снова в корпус, в полк, в комитет, в бои…
Демьян поджег шнур и сразу кубарем, переворачиваясь с боку на бок, «снежной бабой» покатился с насыпи. Вскочил и, проваливаясь по колено в снег, побежал, еле вытаскивая ноги, в поле подальше: не погибать же от своей собственной руки…
Пламя взрыва взметнулось в небо, когда Демьян был уже в полусотне саженей от насыпи. Дохнуло бурей снежных вихрей, сыпануло гравием, льдинками, песком.
— Ну вот…
Демьян опять стал на ноги: оказывается, он таки свалился в снег при взрыве, — и свистнул. Свистнул в тишине. Немедленно же отозвались свистом со всех сторон: ребята были наготове.
— Пулеметы! — подал голос Демьян.
Пулеметы ударной диверсионной группы гвардейцев загремели.
Но уже стреляли и с бронепоездов и на полустанке. Мороз хватал за уши и за пальцы. Так и колол иголками.
Второй гвардейский дрался и за Винницу и за Киев одновременно.
ЯНВАРЬ, 2
ИВАНОВ ПРОВОЗГЛАШАЕТ СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ
1
Иванов провозглашал советскую власть:
— Контрреволюционную Центральную раду объявляю свергнутой!..
— Ура!..
— На Украине отныне существует только власть Советов рабочих, крестьянских и солдатских…
Ему не дали договорить. Люди кричали. Люди срывались с мест. Топали в восторге ногами. Падали друг к другу в объятия.
Иванов стоял на трибуне потрясенный. Одна мысль стучала в голове: «А в Киеве? В Киеве — как? Если б скорее то же и в Киеве! Когда бы скорее… в Киев!»
Огромный зал винницкого театра бурлил. Солдаты, красногвардейцы, рабочие, крестьяне–повстанцы, старики, молодежь. Час тому назад последний казак из полков Центральной рады сложил оружие. Эмиссары генерального секретариата, губернская Национальная рада, деятели соглашательской Думы, командиры националистических отрядов сидели под стражей в роскошном мраморном, графа Гейдена, концертном Белом зале.
Второй гвардейский корпус, после тяжелых боев — силами артиллерийского дивизиона и полкой Кексгольмского, Литовского и Волынского — взял Винницу.
Зал бурлил, а Иванов стоял и прикидывал: «Калиновка, Казатин, Попельня, Фастов… Боже мой, сколько еще идти и идти до Киева! А ведь там восставшие держатся уже пять суток — без помощи, без боеприпасов, без еды, без сна. Там истекает кровью окруженный лютым врагом… родной «Арсенал».
В эту минуту в президиуме торжественного собрания возникло какое–то движение: из–за кулис сквозь толпу пробивался молодой человек в фуражке с желтыми кантами — телеграфист. Он размахивал руками — и все в президиуме поворачивались к нему, вскакивали с мест. Прокатился гомон любопытства и по залу.
— Что такое? Что там такое?
Может быть, гайдамаки опять прорвались из Тыврова, Турбова или Вороновицы?
— Казатин… Казатин, — доносилось только от стола президиума.
Но телеграфист пробился уже на авансцену. В зале стало тихо, как в. глухом лесу.
— Товарищи!.. Казатином, овладели., восставшие казатинские железнодорожники. Казатин, товарищи, наш!..
Телеграфист выкрикнул это и заплакал.
У Иванова кругом пошла голова. Казатин наш, значит, до Казатина не надо идти с боем; садись в эшелоны — и через час там! Путь на Киев становился вдвое короче!.. Всего ведь сотня верст до Киева!.. Боже мой, еще целых сто верст в боях с бешено сопротивляющимся противником…
Иванов соскочил с трибуны. Где командиры Кексгольмского, Литовского и Волынского полков? Где представители штаба корпуса? Где члены ревкома?.. Пускай уж винничане сами радуются, сами налаживают и советскую власть на местах, a ему, Иванову, надо в Казатин… Ты — начальник станции? Паровоз мне! Ну, пускай — дрезину!.. Что, лучше бронепоездом? А ты кто такой?, Ах, командир гвардейского бронепоезда! Друг, браток, товарищ дорогой, так ты ж мне сейчас как раз и нужен!.. Полки погрузятся в эшелоны, а мы с тобой — вперед! Через час будем в Казатине! Неужто целых полтора часа?..
Верхом, первый раз в жизни на лошади, Иванов галопом прискакал на станцию. Еще несколько минут — и бронепоезд гвардейцев двинулся… Под Кексгольмский полк еще только подавали порожняк, а гвардейский бронепоезд уже пролетал не останавливаясь станции и разъезды.
Иванов ехал в будке машиниста. Поддай пару, друг, браток!.. Жару? Огня?.. Иванов схватил лопату и с кочегаром в четыре руки стал подбрасывать в топку уголь… Хватит, хватит — слишком много, собьешь огонь!.. Иванов бросил лопату, поднял броневой люк над окошком машиниста и устремил взгляд вперед.
Телеграфные столби, шеренги тополей, будка, переезд, над посадками защитной полосы кружит воронье, опять — переезд, будка, промелькнула какая–то станцийка. Бронепоезд гудел, гремел, бренчал и лязгал всей своей броней. Где же Казатин? Скоро ли этот чертов, милый, проклятый, героический, дорогой Казатин?!
Морозный ветер точно осколками стекла кидал в лицо. Иванов и не чувствовал. Думал: казатинские железнодорожники пускай держат надежную оборону — на случай внезапного удара с флангов. Ведь справа, в Ружине и Вчерайшем, еще гайдамаки. Да и слева, в Бердичеве, тоже. А гвардейцы по железной дороге — колонной на Попельню. Может, удастся еще до вечера, еще сегодня?.. Тогда завтра — Фастов. И завтра же — непременно не позднее чем завтра — на Киев!.. Ах, если бы можно было еще сегодня. Ведь завтра уже шестой день. Что там, как там в «Арсенале», в Киеве?..
