Роже Нимье - Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя
— Ребенок, о котором мы говорим, топает порой ногами?
— Весьма вспыльчив, что мне совершенно не нравится, мне, человеку терпеливому, который столько перенес на своем веку. Возможно, это у него от королевы. В испанской крови вечно пылает огонь.
— Я хочу поговорить с вами о королеве, сир. Она считала меня своим самым непримиримым врагом.
— Разве вы им-никогда не были?
— Я был только вашим другом.
— Самым заядлым из моих друзей. Королева вам простит, она женщина добрая, хотя отставка де Тревиля, который был ей так предан, вряд ли расположит ее к мягкости.
— Сир, я уже думал, кем заменить господина де Тревиля, и ее величество найдет, надеюсь, выбор удачным.
— Замена де Тревиля! Черт возьми, кузен, дело у вас не стоит. Тревиль ушел в отставку лишь накануне.
— Тот, о ком я подумал, оказал королеве немалые услуги. Мне хочется, чтоб вы, ваше величество, одобрили мой выбор. Гасконец вскоре вернется, выполнив свою задачу, и то, что должен был передать мне, передаст вам.
— Вы пока еще мне не говорили ни о каком гасконце…
— Этому неустрашимому гасконцу вверена нынче государственная тайна. Это д'Артаньян, сир.
— В моем королевстве полно тайн, — пробурчал король. — А д'Артаньян, по-моему, вечно суется туда, куда его не просят.
— Там, где другому не проскользнуть, он проскочит. Это резвость серны, храбрость льва, верность слона.
— Вас послушать, так окажется, что кроме д'Артаньяна, в моем королевстве нет больше слуг.
— Он прекрасно вам послужит как капитан мушкетеров.
— Капитан!.. О, мой кузен, вы так щедры.
— Это потому, что я так болен, сир.
— Не вступал ли этот д'Артаньян когда-то с королевой в сговор?
— Ради чести вашего величества.
— Терпеть не могу людей, которые вмешиваются в мои тайны и в дела моей чести, не испросив моего согласия.
— Сир, вам не придется жаловаться, когда вы узнаете, какую он привез вам тайну. Она сделает вас первым монархом мира.
— Возможно, раз вы этого желаете. Ну, а по поводу назначения мы еще потолкуем. Это все?
— Я завещаю вашему величеству трех министров, которые знают свое дело: де Нуае, де Шавиньи и кардинал Мазарини.
— Это хорошо, что вы завещаете мне троих. Они станут присматривать друг за другом, и у меня будет меньше забот. Мой кузен, вы пускаетесь в подробности, потому что намерены…
— Умереть. Совершенно верно, сир, умереть.
— Я этого не говорил.
— Это сказал я. Именно я, сир. Я покорнейше готов выслушать вопросы вашего величества.
— Существует предположение… это не более, чем сплетни… Болтают, будто господин Шавиньи… ваш сын.
— Как воспрепятствовать молве?
— О, это более, чем молва. По этому поводу распевают песенки.
— Будь Шавиньи моим сыном, я пожалел бы его.
— Это почему же?
— Потому что у меня много врагов. Будучи не в состоянии вредить мне лично, они вредят моим родственникам.
— Разве я не беру их под свою защиту?
— Время от времени, сир. Людовик XIII закусил губу.
— Родственник мне Шавиньи или не родственник, я все равно его жалею.
— Отчего же?
— Тот, чье имя он носит как сын, не блещет, увы, умом.
И на лице кардинала появилась улыбка — подтверждение слухов о связи, существовавшей между мадам Бутилье, матерью графа Шавиньи, и кардиналом.
— Я оставляю вам, ваше величество, еще одного верного слугу, который заслуживает вашей признательности.
— Но, дорогой кузен, — искренне поразился король, — скоро у меня будет столько слуг, что мне самому нечего будет делать.
— Только управлять, сир. Этого человека зовут Пелиссон де Пелиссар.
— Как раз этого я знаю. Превосходный дворянин, пожиратель паштетов, отважный воин, к тому же набожный католик.
— Могу добавить: незаурядный дипломат и ученая голова по части военного дела.
— Этот мне куда больше по нутру, чем ваш д'Артаньян. Что прикажете мне делать с этим феноменом?
— Определите его куда-нибудь послом.
— Да, но тогда он будет жить вдали от меня.
— Сделайте его маршалом Франции в знак признательности перед его заслугами инженера.
— Гораздо лучше.
И король, обожавший предаваться мыслям о войне, потер руки.
— Я счастлив, — произнес Ришелье со слабой улыбкой, — покинуть ваше величество в таком превосходном настроении.
— Мне будет вас так не доставать, мой кузен. Точнее сказать, я почувствую ваше отсутствие, если вы не встанете на ноги к концу года. Вам нужен отдых, потерпите еще немного. Все образуется.
Ришелье глянул на короля, скрывавшего в момент ухода под оживленностью свою подлинную радость.
Не размыкая век, Ришелье пребывал минуту в неподвижности, словно погрузился в сон.
Затем позвонил.
Появился Шерпантье, его первый секретарь.
— Попросите Мюло и Л а Фолена. Шерпантье поклонился.
Вскоре к умирающему вошли Мюло и Ла Фолен. Мюло с трудом сдерживал слезы. Ла Фолен задыхался.
— Приблизьтесь, — произнес Ришелье. — Вы, господин Ла Фолен, всю жизнь поддерживали меня против моих самых непримиримых врагов…
— Ваше преосвященство!
— Ограждали от непрошенных особ, докучающих при жизни и не ведающих жалости в годину смерти.
— Я продолжу мое дело, монсеньер это знает, — воскликнул Ла Фолен с анжуйским акцентом.
— Нет, Ла Фолен, на этот раз персона слишком знатна и вы не сможете указать ей на дверь.
— Кто это, ваше преосвященство, кто?
— Это смерть. Но я пригласил вас не для того, чтоб рассуждать о пустяках. Мне хотелось бы знать…
И кардинал сделал усилие, чтоб говорить громче.
— Мне хотелось бы знать, хорошенько ли вы поели сегодня.
— Да, — ваше преосвященство, — ответил, слегка поколебавшись, Ла Фолей, Да, хотя, должен сказать, пища не лезла мне в рот.
— Что же вы ели?
— Да так, немного… Каша, но превосходная. Паштет из зайца и паштет из кабана. Бекасы. Немного зелени.
— И это все?
— Фаршированный поросенок, ну и всякая там мелочь.
— Это именно то, что я желал от вас услышать. Спасибо, Ла Фолен. Благодаря вам я насладился последней трапезой. А теперь оставьте меня с Мюло.
И Ла Фолен вышел, пятясь. Он закрыл глаза своему хозяину на гастрономическую сторону жизни.
Мюло подошел вплотную к ложу кардинала.
То был самоотверженный человек.
Когда после убийства маршала д'Анкра[9] кардинал оказался в изгнании в Авиньоне, Мюло доставил ему туда три или четыре тысячи экю — все свое состояние, С той поры кардинал взял себе другого духовника. Но Мюло, ласковое и в то же время суровое ухо церкви, остался при первом министре.
