Александр Прозоров - Царская сабля
– Правители мирские властны над телами человеческими, но не над душами. Остановить слугу, желающего посвятить себя Всевышнему, они не в силах.
– Я давал клятву верности, святой отец. Я не могу ее нарушить.
– Пред долгом служения Богу все клятвы тлен!
– Может быть, святой отец, – не стал спорить Басарга. – Но моя совесть противится измене. Я не смогу жить, зная, что не исполнил данного перед образом Николая-чудотворца обещания выполнять любые приказы князя Михайлы Воротынского, не жалея ни сил, ни живота своего.
– Это ты верно говоришь, сын мой, – неожиданно согласился епископ Даниил. – Жить не по совести человеку православному невозможно. А уж иноку тем паче. Но посмотри вокруг. Сам Господь закрыл для тебя все пути из нашей обители. Это ли не знак свыше, какой путь служения для тебя самый правильный? Думай, чадо, думай. Сами небеса даруют тебе еще месяц пребывания среди святой братии. Не ошибись.
* * *Ночь – не самое лучшее время для дальних поездок. Но в последние дни Женя ничем особо не напрягался, водки не пил, высыпался хорошо, а потому в своих силах был уверен. В полночь он уже миновал Вологду, в три часа ночи, в начинающейся пурге, заправился в Вельске, а в шесть утра, проезжая Шенкурск, оставил пургу уже позади. Еще через два часа в Задворье он встретил рассвет, после чего впасть в дремоту уже не опасался. Яркий дневной свет к этому особо не располагает. Опять два с половиной часа езды – и указатель наконец-то сообщил, что поворот направо ведет к поселку Холмогоры.
Без пятнадцати одиннадцать, светлым морозным днем, Евгений Леонтьев миновал красивый придорожный знак в виде гостеприимно распахнутого окна. Его взгляд отметил на одной из створок имя архиепископа Афанасия – одного из великих граждан, которыми заслуженно гордилось древнее поселение.
Увы, сам городок молодого человека с первого взгляда разочаровал. Вдоль улиц без тротуаров стояли деревянные дома – и обычные сельские, с резными ставнями, окруженные заборами и палисадниками с усыпанными инеем кустами, и дома двухэтажные, и даже трехэтажные, наискось обшитые вагонкой, все строения были сплошь деревянными. В проеме одной из улиц Евгений увидел панельные пятиэтажки, но общего впечатления они не изменили.
Холмогоры были большой старинной деревней. Зная, что именно здесь четыре с лишним века назад была построена первая обсерватория, создана обширная библиотека, создана научная школа, Женя ожидал чего-то другого. Может, и не наукограда типа Силиконовой долины – наукоградом это место было так давно, однако все же чего-то более величественного.
Впрочем, нечто «более величественное» он все же нашел: одетые в леса могучие соборы, оштукатуренные палаты с ажурной кирпичной кладкой вокруг окон и небольшими шатрами с крестами на крышах, сама архитектура которых выдавала древнее происхождение, высокие каменные колокольни… Но вся эта богатая монументальная роскошь относилась к семнадцатому веку и означала лишь то, что он попал именно туда, куда хотел.
Притормозив возле какой-то дамы в длинном пальто и ажурном оренбургском платке, Женя выскочил из машины и спросил:
– Добрый день! Вы не подскажете, здесь есть музей архиепископа Афанасия?
– Кого? – Женщина средних лет замедлила шаг.
– Ну, архиепископа Афанасия? Это который у вас тут в древности библиотеки открывал, школы строил, церкви и дома каменные…
– Афанасий? – Холмогорка явно не понимала, о ком идет речь.
– Ну, который первую в истории обсерваторию тут открыл!
– Чего?! – Глаза женщины от изумления округлились так, что Женя даже немного испугался.
– А краеведческий музей тут есть?
– Да, конечно же! По этой улице дальше поезжайте, а как перекресток будет, так налево поверните, там его сразу и увидите. Зеленый такой, с башенкой.
Одиноко стоящий в окружении заиндевевших березок музей Евгений узнал сразу. Он тоже был деревянным, двухэтажным и довольно большим. Притормозив возле высокого крыльца, молодой человек забежал внутрь, поздоровался и сразу спросил у закутанной в два свитера и мерно приплясывающей смотрительницы:
– Вы знаете, кто построил у вас первую обсерваторию?
Несчастная женщина молча замерла.
– А архиепископа Афанасия знаете?
– Знаю, – кивнула смотрительница и снова стала облегченно подпрыгивать. – Он тут много всего построил, когда за главного был. Вы билетик купите. Там, в экспозиции, про него вроде что-то есть.
– Спасибо, в другой раз, – попятился молодой человек обратно на крыльцо.
Он не знал, богатая здесь экспозиция, рассказывающая об архиепископе, или такая же куцая, как знания здешних обитателей о своем великом соотечественнике, но в одном был уверен точно: никаких архивов и документов, посвященных таинственной древней школе, ни в музее, ни в Холмогорах точно нет. В сельских поселениях, даже городского типа, хранилищ средневековых документов не бывает. Никогда. А ему, учитывая дневное время, только ехать до Архангельска оставалось не меньше полутора часов.
* * *Басарга сбежал во время Великого поста, ближе к концу декабря, когда установившиеся морозы и пробитые через болота и озера зимники позволили монастырю отправить в Углич первый в этом году рыбный обоз. Сбежал боярский сын самым натуральным образом – никого о своем решении не предупредив, собравшись наскоро, буквально за пару часов, и распрощавшись с епископом Даниилом прямо в воротах.
Монах стерпел нежданное известие стойко, даже просил передать поклон князю Михайле, хотя лицом нахмурился и благословением на долгую дорогу не одарил. Он явно не ожидал от спокойного и трудолюбивого гостя такой внезапной прыти.
Никакого недовольства своей жизнью в Кирилло-Белозерском монастыре Басарга ни разу не выказал. Больше того – легко и быстро влился в жизнь братии, став одним из ее важных участников.
После его приезда, дав гостю после долгого пути два дня отдыха, в келью боярского сына зашел настоятель отец Игнатий и ласково попросил помочь обители в делах насущных, в коих навыки воина и требовательность воеводы зело к месту придется. То бишь – получить оброк с тоней на Шексне и проверить исполнительность крестьян монастырских в их обязанностях.
Басарга согласился – не чахнуть же сутки напролет в келье под распятием и образом Троеручницы? Чай, не отшельник он, не затворник. Трудиться привык, а не в молитвах время проводить.
С той мыслью Леонтьев и отправился вместе с обозом и несколькими пожилыми братьями собирать подати, следить за исправностью ставней и причалов и за тем, вытянуты ли рыбацкие лодки на берег, отремонтированы ли, просмолены?
