Дарья Плещеева - Батареи Магнусхольма
Каролина, складывавшая карточки стопками, подняла голову, взгляды встретились.
— Я тоже, — сказала она. — То есть не болваном — болванкой, болваншей… болванихой…
— Мы чего-то ждем?
— Нет. Уже дождались. Люди, с которыми придется иметь дело, уже в Риге. Но они осторожничают, прицепиться не к чему… Они еще только начали плести сеть…
— Понятно.
Взгляд у фотографессы был серьезный, даже печальный. Лабрюйер впервые обратил внимание на ее глаза — при светлых волосах она имела темно-карие глаза в густых ресницах.
— Я устал бездельничать.
— Ничего, скоро начнется.
Лабрюйеру стало не по себе — страшненькая фрейлен Каролина была, может, бойцом еще похлеще Енисеева, и близился день, когда ей придется рисковать жизнью… ох, бедное страшилище, и помрет ведь когда-нибудь, так и не узнав душевного тепла… как, впрочем, и сам Лабрюйер…
— Кто там записан в вашем гроссбухе? — спросил он.
— На утро — никого нет, разве что случайные люди забредут.
В лабораторию вошел Ян.
— Доброе утро, господин Гроссмайстер, доброе утро, фрейлен Каролина, — сказал он по-немецки. — Что мне делать?
И тут же Каролина придумала для него полсотни неотложных дел. Одно из них было — приготовиться к завтрашней вылазке.
Рига, желая быть подлинно европейским городом, обзавелась зоопарком. Место для него городские власти выделили прекрасное — на самой окраине, в Кайзервальде, на берегу озера Штинтзее. Это было великое событие, в день открытия, назначенного на 14 октября, ожидалось множество народа, и Каролина предположила, что будет хороший спрос на зоологические фотокарточки. Вся живность уже сидела в клетках, так что можно было, уговорившись с дирекцией, заранее сделать разнообразные кадры.
— Я пройду прогуляюсь, — сообщил подчиненным Лабрюйер. — Заодно занесу карточки Линдеру.
Но это не было прогулкой — он собрался в цирк расследовать дело о собачьей смерти. От цирка — пять минут до Полицейского управления.
Каролина дала ему портреты госпожи Красницкой, очень хорошо сделанные и вписанные в овальные медальоны. Было их четыре. Себе она оставила два — чтобы переслать их в Санкт-Петербург. И попросила также Лабрюйера, раз уж он хорошо знаком с буфетчиком во «Франкфурте-на-Майне», побольше узнать о чете Красницких. Глядишь, что-то и пригодится.
Телефонировав Линдеру, Лабрюйер предупредил о своем приходе и осведомился — нет ли результатов исследования собачьего трупа.
— Обычный крысиный яд, — сказал Линдер. — Он в каждом доме, наверно, имеется. Нет чтоб экзотика, рыбина японская, которая вроде русской рулетки — то ли отравишься, то ли нет.
— Какая рыбина?
— Я в газете читал, названия не помню, а только от нее задыхаются, как от синильной кислоты.
В цирке Лабрюйер отыскал конюха Орлова и предложил посидеть вместе в ближайшем пивном погребке. Очень хотелось еще раз проговорить все подробности дела и потолковать о кандидатах в убийцы.
— Отчего бы нет? — почти сразу согласился конюх. — Есть погребок на Парковой улице, куда наши ворота выходят. Вот приберусь, вывезу навоз, умоюсь — и тут же прибегу.
— Тут же? — усомнился Лабрюйер.
— Ну да, через двор пройду. Попрошу — мне ворота приоткроют, чтобы не вокруг квартала галопом скакать.
— Так пойдем сразу вместе.
— И то дело. Вы меня в шорной обождите.
Но Лабрюйер не стал торчать в шорной. Ему было любопытно исследовать все подступы к конюшне и ныне пустой собачьей загородке. На манеже репетировали, в форганге тоже, туда он соваться не стал.
Он заглянул во все доступные закоулки, исследовал выходы из закулисья в фойе и не сумел справиться с соблазном — пошел к помещению, где упражнялись борцы и атлеты. Там было тихо — значит, пока что пусто. Лабрюйер, как всякий здоровый мужчина, хотел попробовал потягать железо — хотя бы гирю-пудовку, убедиться, что он еще ого-го. Он даже расстегнул пальто, собираясь скинуть его.
Но в помещении были двое мужчин. Один резко повернулся к Лабрюйеру, другой — так же резко отвернулся.
— Это вы, господин Лабрюйер? — спросил атлет Штейнбах. — Добрый день. Все еще ищете собачьего убийцу? Бросьте. Как я понимаю, это еще можно было сделать по горячим следам. А сейчас — бесполезно.
— Боюсь, что вы правы, господин Штейнбах. Но я люблю решать сложные задачки, — ответил Лабрюйер из чистого упрямства. — Извините, что побеспокоил.
И он вышел.
Некоторое время спустя конюх Орлов освободился, и вскоре Лабрюйер с конюхом уже спускались в пивной погребок. Время было еще не пивное, заведение только что открылось, парень за стойкой явно скучал.
— Две кружки бауского пива, светлого, — приказал Лабрюйер и тогда только обратил внимание на мужчину у стойки, толковавшего с хозяином и вдруг замолчавшего.
— Добрый день, господин Барсков, — сказал он. — Какими судьбами?
— Добрый день, господин Гроссмайстер, — ответил владелец пивоварни. — Новый сорт пива собираюсь предложить, привез бочонок на пробу. Хотите? Угощаю. Две кружки из нового бочонка!
Парень за стойкой напенил в большие стеклянные кружки пахучего пива, Лабрюйер сдул пену и пригубил.
— Любопытно… — произнес он.
— Моим мастерам удалось составить такую смесь из дорогих сортов хмеля, что сами удивились. Я задумал плотное пиво, крепостью чуть выше, чем обычное светлое, — сказал господин Барсков. — Вот думаю — как назвать? «Пиво мастеров» — что скажете? Хорошее название?
— Да, название соответствует вкусу.
Лабрюйер был рад этой встрече. Дело, связанное с Бауском и фальшивыми орманами, стало одним из самых удачных. Засада как раз была устроена возле пивоварни, и господин Барсков всячески содействовал полиции.
Хозяин погребка меж тем велел парню налить кружку и для себя. Пенная шапка поднялась над краем чуть ли не на вершок. Тогда хозяин достал из особого отделения в кошельке «чешуйку» — старинную серебряную монетку, тонкую и легкую. Эти кривенькие копейки имели хождение, наверно, два века назад. Пивоварам же они требовались для опыта. Хозяин погребка положил «чешуйку» на пену и задумчиво следил, как она медленно погружается, продавливая шапку.
Господин Барсков же с улыбкой наблюдал за опытом.
— Можно попробовать другой способ, — предложил он. — Но тут для него может места не хватить.
Про другой способ Лабрюйер знал — он действительно требовал кроме хорошо захмелевших участников плоскости сажени в три длиной. Чтобы ее получить, сдвигали столы и щедро поливали их пивом. Потом выбирали самого толстого из участников опыта, сажали на крайний стол, раскручивали и с силой толкали вперед. Если пиво было густое и правильно сваренное, тогда толстяк проезжал на заднице по всем столам и соскакивал на пол. А если пиво было плохое — то, соответственно, не скользил и оставался лишь при намоченных штанах.
