Николай Дмитриев - Майор из Варшавы
На какой-то миг в глазах Панасюка промелькнул испуг, но он тут же еще сильнее «набычился».
— А то вы… вуйку… часом, не с полиции будете?..
Малевич сразу отметил, что Панасюк не побоялся отплатить ему той же монетой, и улыбнулся.
— Я-то нет… а вот на той стежке, по которой они до тебя ходят, полицаи их сегодня ждать собираются…
— Это про какую такую стежку вы мову ведете, га?..
— Не знаю, я по ней не ходил, а вот солтыс ваш выследил, понял?
— Заждить, заждить… — Панасюк не сумел скрыть беспокойства. — А вы про це звидки знаете?
— Сорока на хвосте принесла, — Малевич дружески подмигнул хозяину и, уже поняв, что попал в точку, добавил: — Вот так-то, Бирюк…
Панасюк оторопел и молча смотрел на Малевича, который спокойно поправил винтовочный погон и, всем своим видом демонстрируя конец разговора, шагнул в сторону. Хозяин, никак не ожидавший такого оборота, засуетился.
— Да зачекайте же, зачекайте… Вы сами-то хто будете?
— Я?.. — Малевич приостановился и вдруг вспомнив солнечный взгорбок, с усмешкой ответил: — Лещина.
— А чого я вам маю вириты?
— Ты лучше-ка слова мои проверь, а то жаль будет, если полицаям попадетесь.
Сейчас Малевичу незачем было затягивать разговор и, оставив недоумевающего Панасюка у ограды, он повернулся и не спеша пошел назад на опушку. Позже, когда Малевич оглянулся, Панасюка возле ограды уже не было.
Вернувшись в тот же самый дубняк, Малевич сел на замшелую колоду, поставил «драгуну» между колен, устроился поудобнее и, посматривая через поле на Бирюков хутор, задумался. Он понимал, с налета у него ничего не вышло. Панасюк вряд ли ему поверил, и надо было хотя бы выждать.
Придя к такому выводу, Малевич начал подумывать, не пойти ли ему к Бирюку на ночь, и тут внезапно хлестнувший со стороны хутора выстрел заставил его вскочить с места. Из леса, с одной стороны подходившего к самой хате Панасюка, одна за другой начали выбегать черные фигурки, и уже на глазах Малевича трое цивильных, выскочив из хаты, перепрыгнули ограду и стремгав понеслись через поле.
Полицаи, оказавшиеся чуть сбоку, явно стремились захватить беглецов живьем и, охватывая поле дугой, время от времени палили в воздух. Но неподстегнутые полы шинелей и амуниция мешали им бежать по пахоте, и задуманная петля не получалась.
Малевич, понимая, что пальба в воздух вот-вот прекратится, быстро занял позицию и напрягся. Буквально в следующую секунду один из преследователей умело припал на колено, и темная черточка его винтовки вытянулась горизонтально.
Поймав в прицел замершую черношинельную фигурку, Малевич мягко, стараясь не завалить мушку, нажал спуск. «Драгунка» сильно ударила в плечо, стоявший на колене вскинулся и, наверняка задетый пулей, закрутился на месте.
Полицаи сразу сбились с темпа и один за другим распластались на пахоте. Замешательство оказалось недолгим, но, пока преследователи пришли в себя, беглецы один за другим скрылись в дубняке.
Малевич, все время следивший за Панасюком, выскочил из своего укрытия и кинулся за ним.
— Бирюк, это я!..
Оглянувшись на бегу, Панасюк резко остановился. Не давая ему опомниться, Малевич выкрикнул:
— С тобой кто?
— А це вы… — Бирюк наконец-то узнал Малевича и тяжело, хватая ртом воздух, ответил: — Хлопцы… З сильрады…
Бешеная гонка явно далась ему нелегко. Бирюк с трудом перевел дух, внимательно посмотрел на Малевича и неожиданно попросил:
— Ссадить-но ще одного…
Малевич оглянулся. Сквозь деревья можно было рассмотреть уже подбегавших к опушке полицаев. Разумней было бежать, но Малевич, понимая, что этот выстрел — последняя проверка, без колебаний сделал шаг вперед, плотно прижал «драгуну» к старому дубу и плавно повел стволом, выбирая цель. Сейчас, упираясь плечом в шершавую кору, Малевич не волновался, он знал: промаха не будет. Лесной орех начал набирать соки…
* * *Сено пахло отгоревшим летом, солнечной пылью и почему-то, самую малость, дымом. Какой-то вредный, сухо шелестящий остюк, начал колоть съехавшую с подушки щеку, но Вуксу было лень поднять руку, и он только время от времени слегка поворачивался, отчего сбившаяся за ночь постель все больше заваливалась на сторону.
Сейчас Голобовское приключение казалось поручику дурным сном, о котором не хочется вспоминать. Да и вообще тот проклятый день он продержался одним нервным напряжением. Во всяком случае, когда, спрыгнув на лесной дороге с подводы, они забились в дикую чащу, дневные побои дали знать о себе основательно.
И еще неизвестно как бы все сложилось, если бы у Стуса не было полицейского мундира и винтовки. Тогда, оставив совсем обессилевшего Вукса в лесу, Збых успел смотаться до ближайшего хутора и запасся там кое-какими харчами. Благодаря им они отсиделись в глухом распадке и добрались до Анкиного села лишь после того, как обыскавшиеся их полицаи перестали рыскать по дорогам.
Впрочем, приходить в себя Вукс начал только здесь, на «горище» у Анкиного деда. Тут, устроив в сенном завале нору, поручик чувствовал себя в безопасности и все равно, каждое утро, едва проснувшись, первым делом рассматривал через специально проделанные щели окрестности усадьбы, уже выбеливаемые ранним морозцем.
Однако по мере выздоровления Вукса понемногу начинала беспокоить мысль, как быть дальше. О том, чтоб вернуться в Голобов, не могло быть и речи. Значит, предстояло решить, или обосновываться здесь, или перебираться еще куда. В каждодневных беседах Збых настаивал, чтоб остаться, а Вукс колебался. Поручик потерял связь с паном Казимиром и, не желая посвящать Стуса во все подробности, пока тянул время.
Постель окончательно сбилась набок, никакое верчение больше не помогало, и, чертыхнувшись вполголоса, Вуккс начал выбираться из своего логова. Отряхнув приставшие к одежде сухие травинки, он сделал несколько резких движений, заменявших ему гимнастику, и плюхнувшись назад в сено, взялся натягивать сапоги.
Обувшись, поручик с наслаждением потянулся и снова уловил ставший чуть сильнее запах дыма. Беспокойно принюхавшись, Вукс покрутил головой и усмехнулся. Не иначе в хате затопили печь, и скоро Стус, открыто живший в Анькиной комнатке, притащит на чердак завтрак.
Вукс постучал каблуком в балку, давая знать вниз, что проснулся, и подошел к импровизированному слуховому окну. Под ним вместо стола он приспособил широкую, посеревшую от старости доску, местами уже тронутую белесыми пятнами гнили.
Выглянув на всякий случай в окно, Вукс взял завернутое в бумажку синеватое лезвие «Толедо», сел на перепиленный пополам чурбак и принялся за правку. Ремня у него не было, но поручик с успехом пользовался собственной ладонью. Лезвие, согнутое в пальцах, слегка щекотало кожу, править с каждым днем приходилось все дальше, и под это размеренно-утреннее ширканье поручик задумался.
