Мишель Зевако - Двор чудес
Лойола вздрогнул и тихо ответил:
— Вы назвали меня именем, которое подобает одному лишь папе, сын мой.
— Я имел в виду всего лишь почтить вашу святость… но и в самом деле, почему бы вам не принять это именование?
— Ни в коем случае! — спокойно возразил Лойола. — Если я приму тиару — потеряю половину своей силы… Я принес вам добрую весть: Доле вынесен приговор. Остальное — ваше дело по должности великого прево.
— Когда вы желаете устроить костер?
— Завтра, сын мой.
— Завтра?
— Да. У Доле есть очень смелые друзья. Пока я не увижу своими глазами, что пламя костра охватило его, до тех пор не буду спокоен.
— Желание ваше, отче, противоречит обычаям.
— Врага надо застать врасплох. Да и председатель суда сразу объявил, что завтра преступника не будет в живых.
— Пусть будет так, отче.
— Осталось выяснить, в каком месте мы его сожжем.
— Гревская площадь…
— Знаю, знаю. Просторное место, вмещает много народа… — сказал Лойола и задумался.
Совещание Лойолы с Монкларом продолжалось еще около часа. Что они решили — мы очень скоро узнаем[1].
XI. Где соорудили костер
Вернемся теперь к Манфреду и Лантене. Мы оставили их около моста Сен-Мишель. У этого моста были ворота с обеих сторон.
Ворота, впрочем, запирались очень редко: только когда в университете поднимался бунт, чтобы не дать студентам разбежаться по всему городу.
Занялся мрачный, серенький день. Было около шести утра. В семь Доле должны были вывезти из тюрьмы и доставить на место казни, то есть, как было объявлено, на Гревскую площадь.
В половине седьмого две сотни всадников собрались у дверей и построились в боевой порядок.
За ними ехали три полевых пушечки.
— Скоро будет пора! — тихо сказал Лантене.
Солдаты между тем демонстративно зарядили пушки и наставили их в три стороны на толпу.
Все заметили их угрозу и разразились воплями ужаса. Только воры даже бровью не повели.
Но Манфред с Лантене, глядя на мост, заметили немало тревожных деталей. Во-первых, все лавки на мосту были закрыты, чего никогда не бывало при таких случаях: парижские лавочники страшно любят подобные зрелища. Во-вторых, Манфред и Лантене заметили, что на мосту стояло множество солдат: пожалуй, целых два полка собрались в узком проходе между лавками. Наконец, шесть весьма приметных пушек делали мост похожим на крепость, собравшуюся выдержать приступ.
На башне Дворца правосудия пробило семь — и мостовые ворота тут же закрылись.
— Что случилось? — спросил Лантене, весь побелев.
— Я только что с Гревской площади, — произнес кто-то запыхавшимся голосом у него за спиной.
Манфред и Лантене разом обернулись.
С ними говорил Кокардэр.
И его простые слова звучали похоронным звоном.
Как раз в ту же минуту похоронный звон и впрямь зазвучал: сначала в церкви Сен-Жермен л’Оксеруа и в соборе Богоматери, потом колокол в Сент-Эсташе, потом в других церквях, все ближе и ближе — как будто глас беды отзывался голосом скорби…
Далеко, на другом берегу Сены, послышалось пение сотен монахов в черных капюшонах и со свечами в руках (скоро этим свечам предстояло стать поджигающими факелами!), которые сопровождали осужденного.
— Я с Гревской площади! — повторил Кокардэр. — Знаете, что там сейчас? Костер сложен, но палача с подручными нет! Его будут жечь не на Гревской.
Лантене пронзительно закричал. Манфред проревел страшное ругательство. Толпа воров вся зашевелилась.
И вдруг раздался громовой клич, повторенный сотнями яростных голосов:
— На площадь Мобер! На площадь Мобер!
* * *Поднялись крики, ругань, толчея… Тысяча воров рванулась к мостовым воротам. Началась страшная потасовка, а перепуганная толпа разбегалась во все стороны. Как перейти мост? Как помочь осужденному?
Растрепанный, полубезумный, Лантене страшным голосом выкрикивал эти вопросы вперемежку с проклятьями, давая волю своему отчаянью.
Вдруг в его воспаленном мозгу мелькнула одна мысль.
— За мной! — крикнул он.
В два прыжка он оказался у кромки воды.
Там на песке лежали лодки, привязанные к колышкам, но Лантене их явно даже не заметил. Он вошел прямо в воду!
Почти сразу под ним началась глубина. Лантене принялся грести так яростно, что течение почти не сносило его.
И вот состоялось небывалое, то ли сказочное, то ли кошмарное, зрелище.
Манфред следом за Лантене, Кокардэр и Фанфар следом за Манфредом, а за ними десять, двадцать, сто, тысяча воров с воплями, со страшным ревом ринулись в Сену, подталкивая и поддерживая друг друга. Река почернела от их колпаков, ощетинилась поднятыми кулаками, сжимающими кинжалы…
XII. Площадь Мобер
Да, именно на площадь Мобер две тысячи человек городской стражи и пятьсот с лишним монахов отправились сопровождать Этьена Доле. Эту гениальную мысль придумал Лойола.
Страшный монах по косточкам разобрал в уме штурм Двора чудес, оборону воров, их неожиданную победу. Он решил принять меры, чтобы в последний момент Доле никто не похитил.
Как мы видели, он встретился с Монкларом. Лойола дал ему совет или, вернее, приказ предпринять следующие простейшие действия. Распустить слух, что Доле сожгут на Гревской площади; чтобы верней обмануть Париж, сложить там костер; потом, в пять утра, быстро сложить костер на площади Мобер и перекрыть мосты, выставив на них сильную охрану. Вот таков был план Лойолы. В тайну не посвятили никого: сам Доле до последнего момента думал, что его отвезут на Гревскую площадь.
* * *Как только председатель суда Фей зачитал приговор, стража, окружавшая Доле, схватила его и подземным ходом, соединявшим Консьержери со зданием суда, отвела в камеру.
Около семи часов вечера Жиль Ле Маю вошел в камеру и объявил Доле, что готов исполнить все его просьбы и пожелания.
— Не желаете ли, чтобы вам приготовили хороший ужин? — осведомился он. — Не принести ли бутылочку из моего собственного погреба?
Вся душа Ле Маю была в этом предложении. Он и представить себе не мог, чтобы человек на пороге смерти желал чего-либо, кроме хорошего пирога и бутылки доброго анжуйского.
Так что ответ Доле он услышал с искренним изумлением:
— Благодарю вас, мэтр Ле Маю, мне довольно моего хлеба.
— Чего же вы хотите?
— Чтобы вы дали мне спокойно выспаться. Я очень устал.
Жиль Ле Маю вышел, крайне удивленный.
Этьен Доле бросился на свою подстилку и закрыл глаза. Однако уснуть он не уснул.
