Михаил Первухин - Вторая жизнь Наполеона
— Теперь выслушаем, что скажут в свое оправдание сами подсудимые, — заявил по окончании речей прокурора и защитника председатель суда, адмирал Санта-Кроче.
XV
Приговор к смертной казни. С петлей на шее. На что иной раз годится крепкий череп. «Человек за бортом!» Фрегат «Посейдон». Вести от лорда Голланда и честное слово мистера Джонсона
Разумеется, весь этот импровизированный суд был сплошной комедией, мы были осуждены заранее.
Эти люди, торопившиеся отправить нас на тот свет, не заботились даже о том, чтобы соблюсти хоть приличия, исполнить хотя бы для проформы требования закона относительно процедуры. Мы, обвиняемые, лишены были по существу права говорить что-либо в свое оправдание. Едва мы начинали говорить, председатель обрывал нас криком:
— Довольно! В двух словах: ты признаешь себя виновным, или нет? Нет? — Отлично! Следующий!
Затем тут же, в нашем присутствии, суд приступил к совещанию, которое длилось не более двух минут, и вынес приговор:
— Всех, найденных на борту люгера «Ласточка», как пиратов, предать смертной казни через повешенье. Приговор привести в исполнение немедленно. Люгер объявить собственностью короля Обеих Сицилий.
Едва этот чудовищный приговор был произнесен, как тут же начались приготовления к приведению его в исполнение. Десяток матросов забрались на реи грот-мачты и бизани, чтобы там закрепить концы веревочных петель.
Загремел барабан. Двое солдат потащили к грот-мачте Джонсона, другие двое — Костера, третьи — меня.
На шее Джонсона, была уже надета петля. К шее Костера петлю только приспособляли. Моя шея была еще свободна. В это мгновение я увидел в двух шагах от себя человека, на мертвенно бледном лице которого было выражение сатанинской радости: это был англичанин. Это был проклятый Ворчестер, тот самый, который топтал ногами своего коня труп расстрелянного маршала Нея…
— Собаки! Собаки! — шипел он мне прямо в лицо.
Дикая злоба охватила все мое существо. Почти не сознавая, что я делаю, я рванулся из крепко державших меня рук конвоиров. Мое движение было так быстро, что конвоиры не успели удержать меня. Я скользнул вниз, увлекая их за собой на палубу, согнулся, как пружина, потом, как пружина же, выпрямил свое тело.
Ударить Ворчестера руками я не мог: руки мои были в кандалах. Но у меня в распоряжении была голова, и у меня крепкий череп, который оказался в состоянии выдержать даже удар пули из пистолета мнимого траппера, убийцы несчастного Шольза.
Еще миг, и моя голова, как таран, ударила в живот и грудь лорда Ворчестера с такой силой, что он отлетел в сторону как мяч. По пути он сбил какого-то бежавшего с веревкой в руках матроса, и оба свалились за борт покачнувшегося в этот момент судна.
— Человек за бортом! Люди за бортом! — раздались крики.
— Спускай спасательный бот! Люди за бортом!
Несколько мгновений длилась суматоха. Экипаж «Королевы Каролины» без толку метался по палубе. Офицеры отдавали противоречивые приказания, которые, сейчас же отменялись. О нас на время позабыли.
Длилось все это, может быть, не более пяти, или десяти минут, но — как я глубоко уверен, — именно эти пять или десять минут спасли нам всем жизнь…
Пока шла комедия суда над нами, неизвестное судно, приближение которого нами было замечено еще до сдачи неаполитанцам нашего люгера, не теряло времени, оно мчалось к нам на всех парах и теперь легло в дрейф на очень близком расстоянии от фрегата. Полдюжины шлюпок подошло к борту «Королевы Каролины».
— Фрегат, стой! — послышался оклик на родном английском языке. — Спустить трап!
И минуту спустя на палубе фрегата стояла группа людей в форме английских моряков той эпохи.
Сам адмирал Санта-Кроче встретил гостей при их появлении.
— Капитан фрегата его величества, короля Великобритании, «Посейдон», лорд Гальдан, просит командира фрегата «Королева Каролина» не отказать уведомить, что тут происходит и почему «Королева Каролина» овладела люгером, шедшим под английским флагом? — осведомился резким тоном английский офицер.
— Мы обнаружили и захватили в этих нейтральных водах пиратское судно, — с видимым замешательством ответил неаполитанец.
— Люгер «Ласточка» из Саутгемптона — пиратское судно? — удивился англичанин. — У вас имеются доказательства? Какие именно?
Молчание было ему ответом.
— Экипаж люгера оказал вам сопротивление, синьор Санта-Кроче?
— Д-да, — то есть, собственно говоря, нет…
— Да или нет?
— Нет!
— На люгере были английские подданные?
— Собственно говоря…
— Да или нет?
— Да, были.
Англичанин, повернувшись спиной к адмиралу, крикнул в имевшийся при нем рупор несколько слов, звук которых показался нам голосом с неба:
— Сэр! Эти люди намеревались по-разбойничьи умертвить весь экипаж английского судна.
Стоявший на капитанском мостике английского судна капитан крикнул в ответ:
— Пушкари — к пушкам!
Пушкари с зажженными фитилями стояли у пушек. Оставалось только дать сигнал…
Трудно вообразить ту сумятицу, которая поднялась на борту «Королевы Каролины».
— Но, позвольте! — пытался протестовать адмирал Санта-Кроче, кусая губы. — Что случилось? Почему? На каком основании?
Англичанин вынул свои часы.
— Теперь без пяти минут четыре, — сказал он. — Если ровно в четыре все взятые вами люди не будут освобождены, мы расстреляем ваше судно.
— Но позвольте…
— Законным владельцам люгера должно быть возвращено их имущество. За нанесенное им оскорбление каждый получит в виде вознаграждения по триста фунтов стерлингов, кроме командира, который получит тысячу фунтов стерлингов.
— Мадонна! Но, позвольте, сэр…
— Кроме того, за оскорбление, нанесенное английскому флагу разбойничьим нападением в открытом море, адмирал Санта-Кроче, явившись невооруженным на борт «Посейдона», принесет капитану Гальдану свои извинения. И, разумеется, люгер будет немедленно возвращен его владельцам. Впрочем, на нем уже поднят английский флаг…
В самом деле, пока велись эти переговоры, другая, часть экипажа с «Посейдона» уже овладела нашим злополучным люгером. Один из матросов без церемоний сорвал неаполитанский флаг, швырнул его в воду и на его место водрузил английский.
В то время, как нас, уже освобожденных от цепей, переводили на борт «Посейдона», — на палубе «Королевы Каролины» показался еще весь мокрый Ворчестер.
Он буквально трясся от ярости и, сверкая единственным уцелевшим глазом, посиневшими губами кричал сипло:
