Алексей Сергеев - Стерегущий
«Непобедимый чемпион» держался заносчиво, презрительно посматривая вокруг заплывшими жиром глазами. Его взгляд упал на Кудревича и несколько мгновений с вызовом задержался на нем. Нагло уставившись на мичмана, Мюллер сделал приглашающее движение на арену. Кудревич остался невозмутимым. Борец пренебрежительно отвернулся в сторону. Ни к кому не обращаясь в отдельности, намеренно громко, чтобы слышали все в манеже, пролаял еще срывавшимся после борьбы голосом:
— Смелый, сильный джентльмен нет в русский флот… Шэйм![14]
Сорвавшись с места и не глядя на Мюллера, мичман стремительно направился в конюшню. Ему сразу же попался навстречу директор цирка. Схватив его за лацкан фрака, Кудревич притянул к себе голову Боровского и зашептал ему что-то на ухо часто-часто. Директор внезапно заулыбался. Через несколько мгновений выйдя в манеж, он громогласно объявил публике, что дирекцией цирка только что принят вызов «чемпиону двух материков» от неизвестного джентльмена на вольную русскую борьбу с любыми иностранными вариациями. Борьба состоится завтра. Джентльмен будет бороться в маске, которую снимет только в случае поражения.
Мюллер удивленно слушал. А разобрав, повернулся к директорской ложе, где все еще продолжала сидеть Люся Боровская, и высокомерно сказал сквозь зубы:
— Очень карашо! Посмотреть будем, как трещаль, его кости. — И, повернувшись в сторону Кудревича, сделал рукою вращательное движение, показывавшее, что он хватает его за шиворот, крутит со страшной быстротой в воздухе и затем бросает оземь.
В день борьбы мичман Кудревич приехал в цирк в черной маске, сшитой из шелка по особому фасону. Маска скрывала его волосы и лицо до самой шеи.
Протолкаться через манеж было трудно из-за большого скопления публики, которая толпилась в проходах, разыскивая свои места. Число их Боровский предусмотрительно увеличил, наклеив на скамейках дополнительные ярлычки. Зрители рассаживались, поругивая тесноту, уминаясь, пристраиваясь поудобнее.
Кудревичу пришлось пройти через конюшню. Его провели в кабинет директора, маленькое помещение с кислым запахом, сплошь увешанное афишами и литографиями, изображавшими артистов и цирковые номера. В углах «кабинета» стояли козлы с разложенными на них дамскими седлами.
Довольный дополнительным сбором, Боровский был необычайно любезен. Все лучшие билеты были распроданы еще до обеда, оставшиеся брали с боя, у кассы была давка. Приезд Кудревича директор от Мюллера скрыл. Борец целый день был в грозном настроении и все стращал кого-то на ломаном английском языке с немецким акцентом:
— Я накормлю его постным обедом!
В кабинет вошла Люся Боровская. Увидев Кудревича в маске, всплеснула руками, звонко расхохоталась:
— Иезус-Мария, какой смешной чертушка!
Потом ее поразили его странно сверкавшие в прорезях маски глаза, настороженные, ушедшие в себя.
«Трусит», — решила она и громко спросила:
— Как вы решились? Мюллер ведь очень сильный. И тяжелый. В нем шесть пудов веса.
— Что же, я свиные туши и по семь пудов в трюм бросал, — усмехнулся под маской мичман.
Голос Кудревича звучал глуховато, но уверенно.
«Нет, не боится», — подумала Боровская и тут же решила держать крупное пари за мичмана. Послав ему воздушный поцелуй и обещающую улыбку, шаловливо спросила:
— После победы ужинаем вместе, не правда ли? — И упорхнула легко и грациозно, как делала это ежедневно, выбегая в манеж на вызовы публики, не отпускавшей ее с арены.
Перед началом борьбы Мюллер распорядился вынести на арену свои гири и гимнастические снаряды. Известие об этом сейчас же распространилось по всей труппе, хорошо знавшей, что это значит. В тихие дни, когда на представлениях народу бывало маловато и надо было разжечь интерес к будущим, Мюллер демонстрировал на арене свою силу. Сломав пальцами несколько пятаков и пожонглировав немного двухпудовыми гирями в каждой руке, он объявлял, что завтра будет рвать мышцами цепи, а затем вызывал на борьбу с собой всех желающих.
Видя сейчас Мюллера в подобном настроении, все в труппе были убеждены, что разгневанный «янки-дудл», как его звали борцы-соперники, быстро сломит неизвестного смельчака.
И все, начиная от арбитра и кончая конюхами, резавшими морковь для продажи посетителям, угощавшим лошадей, охотно шли на пари с Люсей Боровской, азартно ставившей за неизвестного джентльмена трешки, пятерки и даже десятки, будучи уверенными, что Мюллер не подкачает и директрисина монетка перекочует в их пустоватые карманы.
Борца знали все, ему аплодировали. Кудревича в черной маске и черном трико встретили холодновато. Пока Мюллер раскланивался с публикой, мичман окидывал глазами зрителей. Как и вчера, в центральной ложе сидели Горская и Галевич, которых сегодня ему только и хотелось видеть.
Кто хоть немного был знаком с мичманом, тот не мог не признать его даже в сегодняшнем необычном наряде.
Пропорционально сложенный, он весь состоял из мышц. По всему его телу каменными желваками вздымались и громоздились мускулы.
Капельмейстер поднял дирижерскую палочку, взмахнул, словно разрушая какую-то преграду в воздухе. Покрывая нескладный гомон толпы, в манеже блестящим каскадом звуков разлился рубинштейновский вальс-каприс.
Мюллер и мичман сошлись. Противники были осторожны. Сблизившись лбами, они топтались на месте, стараясь захватить друг у друга руки.
Толстый борец дышал Кудревичу прямо в лицо, обдавал его запахом сигары и лука. Так они топтались с четверть часа, пока с галерки не понеслись крики:
— А ну, Мюллер, поддай черному огонька!
— Черный, шевелись!
Зрители не только смотрели на борцов, они оценивали их движения, опекали, хвалили, порицали.
Неожиданно для противника Мюллер упал на колени, больно ударив мичмана в живот. Тот перегнулся к затылку Мюллера. В это мгновение борец выпрямился. Отбивая макушкой подбородок Кудревича назад, он прижал мичмана к своей могучей груди. Арбитр подбежал к борцам, его свисток неистово заверещал. Сразу же, словно захлебнувшись, умолк оркестр, и наступившая тишина подчеркнула остроту момента.
Кудревич быстро спохватился, напряг все мускулы тела. Пространство между ним и противником на одно мгновение стало шире. Мичману этого было достаточно, чтобы скользнуть ногами к ковру и твердо стать на нем. Нажим на его руки ослабел. Рывком он высвободил их, забросил за спину Мюллера, сплел в железное запястье. Теперь противники уже не топтались, а неподвижно стояли в тесном обхвате, который Кудревич рвал, выгибая назад спину. Затем мичман быстро пригнулся в коленях, схватил руки Мюллера, дернул их в разные стороны, вверх и вниз так сильно, что они безвольно разомкнулись, а его подбородок неожиданно лязгнул о маковку мичмана, да так и прилип к ней. Стальные объятия Кудревича не давали партнеру пошевелиться. Не выпуская обессиленного борца из рук, мичман понес свой груз к ложам, где, привстав со стульев, ему бешено аплодировали женщины, которых он сегодня хотел видеть. Под звуки гремевшего туша он положил Мюллера на барьер у ложи Галевич и Горской…
