Ирина Измайлова - Троя. Герои Троянской войны
— Я предлагаю тебе заключить союз, царица! — его голос дрогнул, спартанец не скрывал радости. — Если ты выпустишь отсюда наши корабли, я пришлю в Эпир богатые дары в уплату за то, что мои люди посмели посягнуть на твоего супруга. И впредь, будет жив Неоптолем или нет, я обещаю тебе помощь и поддержку Спарты.
— Хочу верить тебе.
— Поверь! — он приложил руку к груди, словно боялся, что сердце выскочит из нее наружу. — Давай попробуем, Андромаха! Мы с тобой потеряли почти все самое дорогое. Не станем умножать нашей боли! Прости меня…
Эти слова в устах надменного Атрида заставили вздрогнуть даже Феникса, а мирмидонские воины, многие из которых хорошо знали Менелая, изменив своей невозмутимости, изумленно переглянулись. Они понимали, что, при всей опасности своего положения, царь Спарты не мог перетрусить. Значит, он говорил искренне.
Андромаха встала.
— Прощаю тебя и принимаю твое предложение, царь! — произнесла она спокойно и твердо. — Верь и ты мне — я не нарушу слова. Когда мой супруг выздоровеет, он, вероятно, сам встретится с тобой, и вы все обсудите, но в любом случае, я знаю его волю: мир, а не война. Пандион, вели кораблям открыть выход из бухты и выпустить спартанцев. Что до тех, кто покушался на царя, то я не настаиваю на их казни, Менелай. Если останутся в живых те, кто им приказал, убивать их будет несправедливо.
Менелай глубоко вздохнул, чувствуя, как капли пота сползают по шее на спину и хитон начинает липнуть к телу.
— Благодарю тебя! — воскликнул он, с уже не скрываемым восхищением глядя на Андромаху. — Твоя мудрость и благородство будут мне уроком…
Царица слегка наклонила голову в ответ на его поклон.
— Прощай, царь! Феникс и мои воины проводят тебя в гавань. А я должна идти к Неоптолему. Он ждет меня.
Говоря так, она искренно верила, что говорит правду, что и в пропасти глубочайшего забытья Неоптолем услышит ее голос, почувствует ее присутствие, что ее близость поможет ему, сохранит его от падения еще глубже, туда, откуда будет уже не выбраться… Когда-то ее любовь вместе с волшебным снадобьем Хирона сохранила жизнь Гектора. Теперь снадобья не было. Теперь оставалось только любить и молиться.
Глава 12
Одиннадцать дней Неоптолем находился в полузабытьи, вернее, в полусне, вызванном сильными снадобьями, которые давал ему Махаон. Лекарь применил их, стараясь погасить невыносимый жар, в первые дни сжигавший тело юноши. При этом у него почти не было судорог и бреда — он потерял слишком много крови и слишком ослабел — лишь пот потоками стекал с висков, заливал грудь, струился по ногам. Махаон велел с ложки вливать в рот царя как можно больше теплого травяного отвара, чтобы плоть не иссыхала от жара и такого обильного выделения влаги. На третий день жар исчез, тело раненого, напротив, сделалось холодным, особенно застыли руки и ноги, и всем показалось, что он умирает. Лекарь приказал растирать ступни и лодыжки юноши разогретым маслом, массировать грудь. Тепло вернулось, но вновь начали кровоточить раны, и растирания прекратили. Когда же перестали подливать в питье сонное зелье, начался бред, и лекарь распорядился вновь поить Неоптолема снотворным, почти уверенный, что опять наступит охлаждение и затем смерть. Однако, раненый, впал уже не в такое глубокое забвение — он словно задержался между бытием и небытием, зацепившись за краешек жизни и удерживаясь на нем силой своей молодости и родившейся в последние мгновения сознания надеждой на счастье.
Андромаха в эти дни почти не отходила от своего юного супруга. Она сама поила его с ложки теплыми отварами и молоком с разведенным в нем медом, поддерживала голову, когда рабы приподнимали его, чтобы сменить постель или дать возможность лекарям поменять бинты. Она говорила с ним, брала его за руку, иногда пела колыбельные, которые приходили ей на память. Она ела и пила прямо возле его постели и уходила лишь для того, чтобы поспать короткие четыре-пять часов, или чтобы отдать самые необходимые распоряжения придворным и рабам. Правда, несколько раз ей пришлось принимать жалобщиков, разбирать тяжбы, мирить богатых горожан, повздоривших из-за несправедливо разделенной прибыли. Молодую царицу изумляло то, что с подобными пустяками приходили в царский дворец — в Трое для таких нужд существовали судьи низшего порядка, здесь же царь был обязан вникать в любую мелочь, и это, конечно, отвлекало от более важных дел. Впрочем, некогда Гектор, занимаясь самыми-самыми важными для Трои делами, тоже утруждал себя необходимостью знать обо всех мелочах и самому во всем разбираться, хотя решать тяжбу двух повздоривших торговцев, конечно, не стал бы.
Вечерами Андромаха выслушивала доклады воинов и дворцовых служителей (в эти дни ей докладывали, что все спокойно) и возвращалась в покои Неоптолема. На шестой день юношу со всеми предосторожностями перенесли в его комнату на втором этаже дворца, где было чисто и уютно и не тянуло дымом от дворцовой кухни.
Очень часто, когда молодая женщина сидела подле постели царя, к ней неслышными шагами подбирался Астианакс, за эти дни притихший и погрустневший, садился на скамеечку возле ног матери и опускал голову на ее колени. Она гладила сына по черным мягким кудрям и молчала. Мальчик тоже молчал или просил рассказать какую-нибудь сказку ему и Неоптолему, и она рассказывала.
За эти дни все двадцать восемь ран Неоптолема постепенно закрылись, но затягиваются ли они внутри, Махаон и другие лекари не знали и боялись предполагать.
Вечером одиннадцатого дня Махаон сказал, что дольше поить царя снотворным опасно и решил пойти на риск — отменил сонное питье.
Утром, на двенадцатый день, Неоптолем проснулся.
Его голова была повернута набок, и он увидел перед собой широко раскрытое окно, и за окном — ветви жасминового куста, который пророс на балконе, пустив корни между каменными плитами. Жасмин цвел, и от его запаха воздух в комнате становился гуще и слаще. Тонкая занавеска наполовину закрывала оконный проем, мешая длинным солнечным лучам добираться до постели царя, но солнечное тепло мягко касалось его лица и не закрытых тонким одеялом обнаженных плеч.
Юноша попробовал глубоко вздохнуть и ощутил, как в грудь и во все его тело волной вливается боль. Он не вскрикнул, только крепко сжал зубы. Боль не уходила, она была почти во всех его членах и мучительно грызла изнутри, вызывая желание сжаться, притянуть ноги к животу, согнуться пополам. Но Неоптолем знал, что если бы на это и хватило сил, стало бы только больнее. Лучше перетерпеть. Он постарался расслабиться, ровно, спокойно дыша, и стало немного легче.
