Поль Феваль - Горбун
– Мертвый заговорил! – повторили многие эхом.
– Пытаясь уничтожить изобличающую улику, убийца себя выдал, – констатировал мсьё де Вильруа.
– Это и есть признание настоящего убийцы, – вырвалось у президента де Ламуаньона, – при наличии которого можно отменить приговор Пылающей палаты.
Погруженный из-за сильного волнения в какую-то прострацию регент вдруг очнулся и, не помня себя от негодования, что было сил крикнул:
– Негодяй! Убийца! Оборотень! Эй, стража, взять его!
Однако прежде, чем он успел прокричать эту тираду, Гонзаго обнажил шпагу и, как разъяренный вепрь, кинулся на Лагардера. Тот инстинктивно попятился, выставив вперед связанные руки. Брызгая слюной, Гонзаго прорычал:
– Тебе не вкусить радости победы надо мной! – затем, сотрясаясь от злобы, пырнул клинком шевалье в грудь, после чего стремглав бросился назад на помост, по пути отбивая удары начавших его атаковать гвардейцев. Лагардер застонал и пошатнулся. Принцесса его поддержала.
Продолжая отбивать атаку гвардейцев, Гонзаго пятился к портьере. Кольцо атаковавших сжималось. Но в тот момент, когда его уже казалось, совсем прижали к стене, он вдруг угрем скользнул за портьеру. Когда же гвардейцы ее отдернули, то за ней не оказалось никого, и лишь за потайной дверью, сливавшейся со стеной заподлицо, звякнул засов.
Первым в погоню кинулся Лагардер. Он знал о существовании потайной еще с прошлого заседания фамильного совета. Руки шевалье были свободны. Коварная эскапада Гонзаго с обнаженной шпагой против рыцаря со связанными руками закончилась для последнего наилучшим образом. Острие, попав в толстые веревки, по ним проскользнуло и в конце концов их разрезало, при этом лишь слегка оцарапав Лагардеру кисть.
Дверь, однако, не поддавалась. Она была закрыта на тяжелый засов с противоположной стороны.
В ту минуту, когда регент отдавал приказ преследовать Гонзаго, в другом конце залы раздался отчаянный женский крик:
– Скорее! Скорее! На помощь! Умоляю, скорее! – вслед затем, через узкий проход между креслами пробежала растрепанная в изодранном платье со свежей ссадиной на подбородке донья Круц и бросилась в ноги к принцессе.
– Моя дочь! – воскликнула принцесса. – С ней беда?
– Мужчины… вооруженные мужчины, – задыхаясь, тараторила гитана, – там на кладбище! Они ломятся в церковь. Хотят похитить Аврору!
В зале начался невообразимый шум. Но один голос, покрыл все, будто боевая фанфара, – это был голос Лагардера:
– Шпагу! Во, имя Господа шпагу!
Регент отстегнул свою и вложил ему в руку.
– Благодарю, ваше высочество! – сказал Лагардер. – А сейчас откройте окно и скажите вашим гвардейцам, чтобы не пытались меня задержать. Я должен настигнуть убийцу, и горе тому, кто станет на моем пути!
Шевалье поцеловал шпагу, отсалютовал ею над головой и исчез с быстротой молнии.
Глава 10. Публичное покаяние
Ночные казни за стенами Бастилии не обязательно проходили в тайне. С другой стороны было бы неверным утверждать, будто власти непременно стремились их превратить в общедоступный спектакль.
Экзекуции, за исключением тех, что производились по личному указу короля без суда и следствия, велись по заведенной форме. Двор Бастилии наравне с Гревской площадью был узаконенным местом приведения в исполнение смертных приговоров с той лишь разницей, что на Гревской площади обычно имели место казни с пытками и колесованием, тогда как в Бастилии палач рубил головы.
С давних времен многие парижане Бастилию ненавидели. Причин тому несколько, но можно выделить две главные. Во-первых: одни опасались сделаться ее жертвами, и во вторых: другие, – (а таких было большинство), – возмущались и негодовали из-за того, что высокие стены крепости мешают им взирать на эшафот.
В описываемый вечер Бастилии предстояло укрыть от любопытных глаз предсмертные муки убийцы де Невера, приговоренного Пылающей палатой в Шатле к смертной казни через отсечение головы.
Но для зевак потеряно было далеко не все. Публичное покаяние злодея у могилы жертвы с последующим отсечением руки тоже, ведь, чего-то стоят.
Погребальный звон Сен Шапель оповестил нижние кварталы о начале акции. В те времена новости распространялись несколько иначе, чем теперь, что, однако не делает наших предков менее падкими на сплетни и зрелища, чем нынешние парижане.
В несколько мгновений окрестности Шатле были заполнены толпой. К тому моменту, когда процессия проходила сквозь арку Коссон, выводившую к началу улицы Сен Дени, за ней уже следовал шлейф из, самое малое, десяти тысяч любопытных. Шевалье Анри де Лагардер никому известен не был. Обычно в подобных случаях в толпе всегда находится хотя бы один человек, которому известно имя осужденного. Но на сей раз не оказалось и такого. Одним словом, полное неведение. Однако неведение еще никогда не мешало говорить, скорее напротив, это дает простор воображению, порождающему разного рода домыслы. Если человека никто не знает, то его можно назвать, как угодно, привесить ему любой ярлык. Ошибка в данном случае не страшна. Ведь никто тебя в ней не уличит, а потому вскоре на голову стройного красавца, по виду военного, окруженного четырьмя гвардейцами из Шатле, шедшего со связанными руками рядом с доминиканским исповедником, молва обрушила все мыслимые и немыслимые преступления: уголовные и политические.
Монах доминиканец с изможденным лицом и горящим взором время от времени воздымал бронзовый крест с распятием и потрясал им, как мечом, будто стремился указать преступнику дорогу на небеса при условии, что тот покается. Спереди и сзади на поджарых жеребцах мерно трусили двое вооруженных всадников. В толпе непрерывно раздавались голоса:
– Это шпион Альберони, – он прибыл из Испании. Альберони ему отсчитал сорок тысяч пистолей, за то, что он составит заговор против Франции.
– Как он внимательно слушает монаха…
– Вы только поглядите, госпожа Дюдуа, до чего красивы его шелковистые волосы. Вот бы парик вышел не славу!
– Мне кое что известно, – просвещал невежд какой-то оратор доброхот в другой группке. – Мадам герцогиня Мэнская заключила с ним договор, предложив должность своего личного секретаря в имении Со, после чего поручила ему весьма пикантное задание отнюдь не секретарского свойства.
Перейдя на тихий доверительный тон, рассказчик продолжал:
– В ночь, когда в Пале-Рояле проходило празднество с балетом, он должен был похитить юного короля.
– А потом?
– Отвезти в Бретань. Его королевское высочество регента планировалось арестовать и посадить в Бастилию, а столицей королевства объявить Нант.
