Ирина Измайлова - Троя. Герои Троянской войны
— Хватит! — воскликнула царица и так посмотрела на рабыню, что та сразу замолчала. — Ты и сама знаешь, Эфра: мы сейчас должны подчиниться этим людям, из-за Астианакса должны… Ты, по крайней мере, ходишь, куда хочешь, а я не могу выйти из дворца — Гелен говорит, если разбойники заподозрят меня в намерении бежать, то убьют моего сына. Как будто я куда-то убегу без него!
— Убежишь, не убежишь, а шла бы ты в свои покои, царица! — заметил воин, мрачный тяжеловесный и коренастый детина в некоем подобии троянских доспехов. — В городе — беспорядки, так что спокойнее будет, если ты не станешь бродить одна даже по дворцу…
Говоря это, он самым наглым образом двинулся на Андромаху, побуждая ее отступить к дверям. Но тут из-за спины царицы бесшумно выступил Тарк и, как призрак, вырос между хозяйкой и стражником. Его верхняя губа угрожающе приподнялась, открывая громадные клыки. Обычно вслед за этим выразительным оскалом следовало короткое грозное рычание, но на этот раз его не потребовалось — стражника точно отбросило шагов на пять, прямо к лестнице.
— Я же защищаю тебя, госпожа! — в испуге пробормотал троянец. — Убери ты это тартарово чудище!
— Не смей оскорблять моего пса! — спокойно сказала Андромаха, опуская руку на голову собаки и по привычке ласково погружая пальцы в густой золотистый мех. — Идем, Тарк, идем, не трогай его… Пошли, Эфра!
— Понял, наглый скот?! — крикнула через плечо рабыня. — Сунешься к госпоже, Тарк тебя пополам перекусит!
Уже входя в свои комнаты, Андромаха вдруг остановилась и пристально посмотрела в поднятую к ней большую умную морду Тарка, в его глубоко сидящие волчьи глаза.
— А ведь ты бы мог найти Астианакса, Тарк, да? — шепотом спросила она пса.
Тот вильнул большим пушистым хвостом и открыл пасть в своей особой собачьей «улыбке». Да, он готов был исполнить любой приказ хозяйки, и он наверняка мог по следу найти Астианакса. Но можно ли надеяться, что пес один сможет отнять мальчика у разбойников? И куда они потом денутся? Нет, дать ему приказ — значит послать его на смерть и, вероятно, обречь на смерть сына. Видимо, выход все же только один. Только один!
В то время, как во дворце и в городе происходили все эти события, к берегам Эпира почти одновременно, с разницей в два-три часа, пристали два судна.
Одно — новенький красивый корабль, судя по оснастке и парусам, не ахейский, зашел утром прямо в гавань. Его гребцы, говорившие на критском наречии, объяснили страже, что плывут из Фракии, что у них были товары — дорогие поделочные камни и посуда, и они все успешно выменяли на редкие масла с Крита, хорошее бронзовое оружие и ткани, а сюда заплыли, лишь желая очистить дно корабля от раковин и сменить паруса, а заодно пополнить запасы воды и хлеба перед дорогой назад. К мрачному сообщению стражи о гибели их царя и волнениях в Эпире приезжие отнеслись с равнодушным сочувствием: у них не было ни повода, ни желания как-то вмешиваться в чужие междоусобицы. Однако они не поспешили с отплытием, считая, что их все это не коснется. Наоборот — предложили пришедшим на причал пекарям и колбасникам кое-что из своих товаров в обмен на их снедь, и, покуда шел торг и обсуждение новостей, на берег очень незаметно сошли и потихоньку замешались в редкую толпу зевак двое: юноша лет двадцати с небольшим, в простом широком плаще и фригийской шапочке, и совсем молоденькая девушка, закутанная в темное покрывало. Никто не обратил на них особого внимания, а если бы кто-то вгляделся попристальнее, то смог бы заметить, что под плащом юноши, поверх темно-синего хитона, надеты кожаный с медными пластинами нагрудник, пояс и меч, и (что куда более странно!) такое же снаряжение прячется под скромным покрывалом девушки, только вместо меча к ее поясу приторочена боевая секира. Но приезжие вовсе не желали, чтобы их разглядывали, и исчезли с пристани так незаметно, что, вероятно, за этим не уследили и их спутники с корабля.
Уже когда они покинули берег и пошли вверх по склону, в направлении города, девушка сказала своему спутнику:
— Может, тебе бы и не следовало идти со мной… Тут творится что-то скверное, и рисковать твоей жизнью…
Юноша недоуменно посмотрел на нее.
— И это говоришь ты! Смешно даже слушать!.Другое дело, что это был умный совет: не говорить сразу, кто мы такие и откуда.
— Терсит, видно, не дает глупых советов! — кивнула девушка и понизила голос: — Слушай, давай говорить тише, не то выговор у нас о-очень не местный…
Второй корабль, пришедший к берегам Эпира немного позже, подошел было к его гавани, однако затем поменял направление, проследовал вдоль берега и вскоре зашел в тот самый залив, в пятнадцати стадиях от бухты, где накануне причалил корабль Неоптолема. Его кормчий не был так опытен, как Филипп, и побоялся вести судно меж зубастых рифов, а потому решил пристать прямо у входа в залив. И вот тут те, кто плыл на этом судне — а плыло на нем, не считая тридцати гребцов, всего четверо, увидели в глубине бухты корабль.
— Смотрите! Это наш! — крикнул стоявший на носу человек и замахал рукой людям на берегу: — Хвала богам, он нашелся! Эй, мирмидонцы! Эй! Вы что это делаете здесь, а не в гавани?
— А вы? — ответили им вопросом на вопрос.
— Где царь? Неоптолем где? — крикнул Ахилл: это он стоял на носу корабля.
— Мы ждем его со вчерашнего вечера! — последовал ответ кормчего Филиппа.
Глава 4
Факел трещал и чадил, оставляя на и без того темной стене черные языки копоти. Вероятно, в хранилище храмовых богатств откуда-то проникал свежий воздух, и его слабое движение под сводами подземного коридора колебало пламя.
Неоптолем смотрел на огонь, стараясь успокоить дыхание и заставить себя сидеть, не шевелясь. Только так можно было притупить все нарастающую, одуряющую боль и собраться с мыслями. Первый порыв бешеной ярости, охватившей все его существо, прошел, и на него все сильнее, все тупее наваливалось отчаяние. Он уже понял до конца, как нечеловечески глупо повел себя, поддавшись страху за царицу и от этого утратив разум. Но не стыд мучил его сейчас сильнее всего. Самое страшное было теперь в том, что его ошибка казалась непоправимой! Отдав себя в руки обманщика, оказавшись в его власти, базилевс погубил не только себя. Теперь из-за его ошибки Андромаха тоже оказалась во власти Гелена, а его отцу и Гектору придется выполнять условие этого негодяя! Ведь, судя по всему, Гелен не лгал в отношении Астианакса — мальчика они тоже захватили, значит, и у Андромахи, и у Гектора, и у Ахилла просто не будет выбора… Вот если бы он, Неоптолем, повел себя умнее и осторожнее, если бы разгадал подвох, если бы понял вовремя, что ему расставляют сети, он мог бы сам захватить Гелена, и тогда торг был бы иной. Но теперь он, именно он станет причиной несчастья Андромахи, позора троянского царя, своего дяди, которому придется принять унизительные условия Гелена, и, возможно… возможно, гибели отца! Ведь проклятый прорицатель больше всех боится, конечно же, Ахилла. Ахилл, с его порывистым нравом, может захотеть рассчитаться с обманщиком, даже вначале приняв его условия: а значит, Гелену удобнее всего и ему устроить ловушку — постараться его погубить, свалив гибель героя на троянских разбойников. Конечно, никакого письма отцу и Гектору Неоптолем писать не будет, этого из него не вытянуть никакими муками, но разве Гелен, в крайнем случае, не обойдется без письма? Чтобы убедить Ахилла в бедственном положении сына, он может использовать чье-нибудь свидетельство… Может… может даже Андромаху привести в это подземелье, и тогда… тогда письмо напишет она! Напишет, чтобы спасти царя Эпира и погубить себя!
