Рудник «Веселый» (СИ) - Боброва Ирина
Мы вошли в землянку — тот самый холм посреди полянки. Землянка была восьмиугольной, но казалась круглой — углы плавные, и если бы не поперечные балки вдоль стен как раз по ним, то и не заметно было бы. Почти как юрта, только в земле. Стены обшиты доской, над лежанкой доска отходила, видны были толстые брёвна — скорее всего, лиственница, но не уверен — в полумраке сильно не разглядишь. Густо пахло травами, мёдом, смолой. Источником света было окно в потолке. Я присвистнул, увидев иллюминатор — обыкновенный, корабельный, с винтами. В пятно света попадал стол, на котором среди множества разных вещей я увидел переносную рацию.
— Чайком вас побаловать? — спросил старик. Хотя вот так определить, сколько ему лет — сложно. Борода седая, но лицо гладкое, чистое, без морщин. Могло быть как сорок пять, так и шестьдесят пять. — Или сразу отправитесь? Там вам уж и баню истопили, и стол накрыли, и ищут-рыщут вас по горам вторые сутки. — Он засмеялся — добро, раскатисто, закидывая назад голову. Я не переставал удивляться странному человеку — все зубы у Тимофея были на месте, белые, без пломб.
— Да сразу, — ответил я. — Спасибо за предложение, Тимофей, но чаи гонять нет времени. Вообще, хочу по-быстрому с делами закончить и назад.
— О! Почти как у меня — минус пять! — воскликнул за спиной Петро. Я оглянулся — Ботаник стоял лицом к стене и рассматривал полку справа от двери, заваленную мелкими предметами. Он развернулся, держа в руках свои очки, а на лице у него были те самые — или очень похожие — в жёлтой оправе, как у мужчины в клубе, удравшего со встречи. — У кого это такое зрение плохое? — поинтересовался он.
— У сынка моего приёмного, Ваньши, — ответил старик добродушно, хотя я думал, хозяин рассердится на такое самоуправство гостя. — Так-то его по-другому как-то зовут, ко мне он лет пятнадцать, а то и раньше — не помню, уже большеньким прибился, годов сорока поди от роду. Не стал говорить, какое имя отец с матерью дали, как при рождении окрестили, Ванькой представился, так я его, как своего сына, Ваньшей называю. Вот с моей лёгкой руки и пошло окрест по деревням — Ваня и Ваня.
— Он что, тоже тут живёт? — спросил я, вспомнив «Ваню-энтилихента», о котором сплетничали женщины в Коргоне, на Серёгином подворье: интересно девки пляшут — сынок по возрасту с «родителем» ровня!
— Да не, наездами, подлечиться, медку поесть, порыбачить. Недавно вот был, а очки у меня всегда запасные лежат, мало ли что, в горах-то без глаз нельзя, пропаще дело. Ну да ладно с ним, люди по-разному верят, кто в нашего Бога, кто в мусульманского Аллаха, а кому и многорукие статуи — боги, о чём судить. А Ванька мой, хоть и говорят чокнутый, а тоже во что-то да верит. В Рерихов верит… наверное… Николай Константиныча и Елену Ивановну. Вот уж люди добрые были! Как вспомню, так помолюсь. Николай Константинович долго у нас жил — почти год, всё дорогу на Беловодье искал, да кто ж ему покажет? Так и ушёл не той дорогой, левой дорогой ушёл. А в страну души — или Шамбалу, как они её звали, только прямой путь — из сердца да куда глаза глядят. Я говорил ему, да не понял меня. А тут и комиссар его всё влево тянул — мол, пойдём да пойдём. И Вахромей Атаманов говорил ему что, мол, не туда вы пойдёте левой дорогой. Но они не послушались. А я не пошёл с ними, назад вернулся. А Рерихи аж до Индии дошли — вот когда я вернулся второй раз, прочёл. Нужна была им та Индия, как вот вам сейчас примерно. — Он замер, глаза смотрели на нас — и сквозь нас, будто видел что-то, будто был в другом месте.
Старик странный, что и говорить, но меня сейчас волновало не это. До прииска, оказывается, рукой подать, это радует. Я настроен очень быстро проверить документы и вернуться назад, в Барнаул. И вряд ли стоит пускать Петра в штольню, сегодняшний сон был каким-то предупреждением, и мне не хотелось разбираться, от чего именно он предостерегал, в этом случае я предпочту перестраховаться.
Но удержать Ботаника от посещения прииска оказалось не таким-то простым делом! От пасеки Тимофея метров через пятьсот по тропке мы перевалили через невысокий хребет и перед нами открылась долина ручья, который мы вторые сутки безуспешно пытались найти. Тропа вела к наезженной дороге, а там нас уже ждали два стареньких газика. Встречало нас самое большое начальство — управляющий и главный инженер. Управляющий — обычный, видно, что крепко пьющий мужик, полноватый, с животом, свисающим из-под ремня, с большими залысинами на морщинистом лбу, с брюзгливо поджатыми губами. Одет неопрятно, распахнутая куртка в масляных пятнах, накинута на пиджак с оторванной верхней пуговицей, под пиджаком несвежая рубашка тёмно-коричневого цвета и серый галстук. Ростом под два метра, но сутулился, как-то даже подобострастно пытаясь заглянуть снизу в глаза собеседнику. Усмехнулся — ну просто партработник среднего звена! Как потом выяснилось, не ошибся — в прошлом он был инструктором Лениногорского горкома партии.
— А мы уж заждались, заждались! Наконец-то! В Усть-Кумире ждали, ждали с Санычем. Ну, я, значится, Василь Андреич, Бельчук моя фамилия, а это наш инженер, Поленов, Фёдор Саныч, знакомьтесь!
Я пожал сухую, как дощечка — не гнётся, не ломается — ладонь Саныча, мимолётно отметив, как разнятся эти двое. Фёдор Александрович был сух, поджар, невысок, сед. Возраст так сразу и не определишь, вроде бы морщин нет, но седая голова, седые брови, глаза глубокие, взгляд серьёзного человека, прожившего долгую жизнь. Опрятный, в отличие от своего начальника, подтянутый, отметил, что таким людям обычно очень к лицу военная форма.
Через десять минут мы с Петром уже были на руднике, а через сорок, напарившись в бане, сидели за шикарно накрытым столом в предбаннике. Строения конторы, дома для руководства, два общежития для рабочих — всё было временным, щитосборным, но баня рубленая, солидная. Главный инженер сказал, что старик рубил, пасечник, а изрядно захмелевший к этому моменту управляющий, потрясая указательным пальцем над блюдом шашлыка, добавил:
— Мужики, вот клянусь, думал, в сказках только такое бывает! Без единого гвоздя! Без единого! О как! — И он, привстав, крутанул задвижку на двери в парную. — Во! Даже задвижка на деревянном штыре.
— Я тоже удивлялся, — добавил Саныч, соглашаясь с Василием Андреевичем, — говорю, небось и против железной печки будешь? А он так мне резонно отвечает, что, мол, железа в бане быть не должно. И печку сложил сам, и камни для пару сам выбирал. Вообще человек настоящий, со стержнем. Но странный, чего уж и говорить. Хотя в наших горах каких только нет людей — и светлых, и тёмных. Но светлых больше. Таких, как Тимофей.
— Да тот ещё жук твой Тимофей, — возразил ему управляющий. — Я бы понял, если б он за деньги так старался. Или для своей выгоды, ну, чтоб самому помыться. Так ведь за просто так построил. А мыться, говорит, ему в живой реке сподручнее. Представляете, он и зимой в ледяной воде купается, наши парни с прииска как-то видали — тут вот, на ручье, подальше по течению там яма есть, вроде запруды небольшой, но место глубокое, так он там и ныряет. Зимой придёт, одежонку скинет, лёд на ручье крепкий не встаёт, так он его палкой раздолбит — и нырк, с головкой. Б-ррр!.. Я вот только представлю, мне холодно делается, а он каждый день — на ручей вечером, и хоть дождь, хоть снег, хоть камни с неба вались — а всё одно его там вечером найдёшь. А с утра не всегда, с утра Тимофей когда на ручей сходит, а когда просто себя водой из ведра окатит. Такие вот водные процедуры у чудака. Дурной человек, — он хохотнул, сморщившись, выпил один, не предлагая тоста, и тут же пояснил: — Для сугрева… говорю же, как представлю купание в ледяном ручье, так взмёрзну сразу.
— Ладно тебе, — пожурил управляющего Поленов. — Нет бы, спасибо человеку сказать, банька знатная получилась.
— Да вы и сами, Фёдор Александрович, тоже будь знания, без гвоздей бы построили. Жизненный опыт, смотрю, у вас богатый, — заметил я будто вскользь. — Всю жизнь на рудниках? Может, расскажете? — Поддерживая меня, Петр промычал что-то нечленораздельное. В беседе он не принимал участия, отдавая должное угощению. Я усмехнулся, подумав, что в дороге мой напарник, видимо, наголодался — на чипсах и бутербродах Ботаник мог продержаться от силы день-два, потом начинал хандрить.
