Каролин Вермаль - Цветок для ее величества
— Значит, человек не может выжить в Африке один? — произнес Фрэнсис, даже не пытаясь скрыть сарказм в голосе.
— Именно так, — улыбнувшись, ответил голландец.
Они уже проехали почти вдоль всей бухты, а Мэссон все еще не обнаружил никаких следов ни цветка для королевы, ни «ботанической сокровищницы», которую так красочно описывал Бэнкс. Фрэнсис был разочарован и озадачен — у него не осталось иного выхода, как принять предложение Виллмера и остановиться на ночевку. Мэссон начал собирать дрова, не в силах выбросить из головы кровожадных рабов и змей, а голландец стал разбивать лагерь и готовить ужин.
После трапезы Фрэнсис осторожно опустился на грубую подстилку. Его зад, после долгой поездки верхом превратившийся в сплошную рану, болел. Молодой человек перечитал все записи, сделанные за день, и ему вспомнилось дополнительное задание Бэнкса. Мэссон занес в дневник точный маршрут и зарисовал ориентиры, мимо которых они проезжали. Кроме того, он отметил на карте расположение и приблизительные размеры лагеря Майзенберга, а также деревушку рабов. Наконец он обозначил места и названия сигнальных постов, о которых ему рассказывал Виллмер.
Пока Фрэнсис делал записи, ему в голову пришла мысль, что, кроме небольших соленых озерец с фламинго, он больше не видел никаких источников воды. Было совершенно ясно, что пресной воды здесь нет.
Мэссон так увлекся, что не заметил, как вечер перешел в ночь. Он работал лишь при свете большой и яркой луны, какой еще никогда не видел в Англии. Когда ее прикрыло густое облако, внезапно наступила кромешная тьма.
Издали (откуда точно, невозможно было определить) послышался уже знакомый лай, похожий на смех.
— Я слышал этот звук вчера в садах. Что это? — спросил британец.
Виллмер сделал глоток чая и облизнул губы.
— Разве вы не видели этих животных?
Мэссон покачал головой.
— Ну и славно. Это гиены, они могут быть хуже самого черта. Один арабский торговец, который некоторое время пожил на мысе, рассказывал мне, что люди на его родине считают гиен оборотнями, которые рыщут по окрестностям в поисках павших воинов. Кроме того, они уверены, что гиены нападают только на храбрых. Они могут гипнотизировать свою жертву взглядом или запахом. На самом деле они еще намного хуже: если бы они нападали только на храбрых, то добрая половина фермеров вообще не имела бы проблем! — усмехнувшись, объяснил Виллмер.
Его улыбка исчезла, когда он взглянул на костер и, задумавшись, произнес:
— Когда видишь гиену в первый раз, не придаешь ей большого значения. У нее маленькая голова на толстой шее и странная несбалансированная походка, потому что ее передние ноги намного длиннее и мощнее задних. Да еще этот обезьяний смех! Он нелепо звучит по сравнению с рыком льва, от которого кровь стынет в жилах. Но не стоит так обманываться. Если бы мне довелось выбирать между стаей этих демонов и одним львом, я бы в любом случае выбрал льва. Гиены прячутся на протяжении дня, а ночью выходят на охоту. Я ничего не знаю об их гипнотических способностях, но могу заверить: смрад от них чудовищный, он похож на запах кипящего жира. Как бы там ни было, стаей они могут разорвать любого. И хотя задние ноги у них выглядят слабыми и немощными, их челюсти сильнее, чем у любого льва. — Виллмер допил остатки чая и продолжил; ему вторили жужжанием насекомые, также в этот гул вплетались звуки других невидимых существ. — Вы должны всегда помнить: в Африке есть уйма громогласных животных, которые активны в основном ночью. Даже мышь может шуметь, как чертов слон.
Виллмер растянулся на подстилке и прикрыл курткой грудь.
— Лучший совет: просто не обращайте внимания на шум и не двигайтесь с места. Когда-нибудь вы привыкнете к этому. Все так делают.
Мэссон вздрогнул, когда в костре треснула ветка и уже на почти потухших углях зашипело пламя. Вскоре после этого Виллмер захрапел, а Мэссон решил, что будет спать только после возвращения в Кейптаун. Теперь спать в комнате, полной гробов, не казалось такой уж большой проблемой. Но то ли из-за напряженного дня, проведенного в седле, то ли из-за равномерного шума прибоя все его старания бодрствовать оказались тщетными. Медленно, но уверенно его одолел крепкий, глубокий сон.
Ночные шорохи стихли, с юго-востока подул прохладный ветер. Он нес песок с дюн и усиливал шум прибоя. Мэссон проснулся от чувства, что поднимающаяся вода вот-вот поглотит его.
Когда он вскочил, сбросив с себя одеяло, все тело пронзила боль, напоминая о непривычно тяжелом предыдущем дне. Стряхнув с себя сон и протерев глаза от песка, он огляделся и с облегчением заметил, что прибой к нему не приблизился.
Солнце висело в небе уже высоко. Фрэнсис почувствовал, что его губы растрескались, а кожа на лице саднила от солнечных ожогов. С удивлением британец осмотрелся в поисках Виллмера, задавая себе вопрос, почему тот позволил ему спать так долго.
Но голландца не оказалось рядом. Единственным признаком присутствия здесь Виллмера было затухшее кострище, где огонь не горел уже давно, и примятое пятно травы, на котором, похрапывая, вчера спал голландец.
Но исчез не только Виллмер. Обе лошади тоже пропали, а вместе с ними и сумка Мэссона с его дневником. Кроме одежды, которая была на нем, и отцовского ножа в карманах штанов, у него остались лишь льняной мешок с вонючим цветком и один-единственный бурдюк с водой.
Мэссон бросился на пляж в надежде обнаружить следы на песке или другие признаки, указывавшие направление, в котором скрылся Виллмер. Но вскоре отчаялся и вернулся, так ничего и не обнаружив.
Тащась к лагерю, Фрэнсис проклинал тот день, когда ступил на борт «Резолюшн». При этом в голове постоянно вертелись слова Схеллинга: «В Африке человек не сможет выжить один».
Глава 20
Мэссон проверил бурдюк. К счастью, тот оказался полным. Вооруженный лишь карманным ножом и запасом воды, которого не хватит даже на один день, Мэссон теперь находился между деревней рабов, которой опасался даже Виллмер, и военным лагерем у Майзенберга, куда иностранцам вход был воспрещен.
Цветка не было у залива Фолс-бей, не существовало и каких-то новых, еще неизвестных видов растений. Бэнкс сознательно его обманул, это было ясно. Но только вот зачем?
Если записная книжка Фрэнсиса попадет к голландским органам власти, они в ней обнаружат не только зарисовки цветов, но и тщательно изображенную карту местности с подробностями о голландских военных сооружениях и системе оповещения. У Фрэнсиса был талант к рисованию, который он скрывал, боясь насмешек, и теперь по иронии судьбы молодой человек мог из-за него пострадать. Если обнаружат его наброски, именно качество и детали рисунков, возможно, обрекут Мэссона на гибель. Собственно говоря, Бэнкс, сам того не зная, отправил на мыс Доброй Надежды идеального исполнителя для такой задачи. И если дневник предъявят как доказательство, никто не будет сомневаться, что Мэссон выполнял шпионское поручение. И раз уж здесь вывешивают болтаться на ветру рабов в железных клетках, взбунтовавшихся против хозяев, то Фрэнсис даже не решался подумать о том, какая судьба уготована пойманным шпионам.
Даже за одно только присутствие здесь без разрешения и сопровождения его могут арестовать. Кроме гробовщика, который, очевидно, был на крючке у Схеллинга, и двух караульных, которые наверняка не выдадут Виллмера, никто не видел, как Мэссон уезжал. Значит, нет никого, кто бы мог подтвердить его показания. И как бы вообще звучали эти показания? Он отправился в поисках нового цветка на территорию, где все растения уже известны, и совершенно случайно очутился вблизи секретного военного лагеря Колонии? Если бы он услышал такое объяснение, то наверняка сам себя повесил бы.
Досадно, ведь все это можно было предотвратить, если бы Фрэнсис немного поразмыслил и не так спешил вернуться домой. Стоило с самого начала усомниться в мотивах Схеллинга, насторожиться из-за готовности Виллмера помочь в его деле и не выбалтывать ему так много информации.
Но теперь у Фрэнсиса не оставалось иного выхода, как на своих двоих добираться назад до Кейптауна. Если Мэссону это удастся, он договорится со Схеллингом или вынужден будет взять билет на корабль, идущий в Англию. Он сомневался, что когда-нибудь сможет отыскать этот цветок, но хорошо помнил все детали местности, которые зарисовал в дневнике. Возможно, для Адмиралтейства это будет иметь большое значение, и Фрэнсис, по крайней мере, сохранит место садовника в Кью. И в этом случае он мог распрощаться с мечтой о собственном саде и участке земли, поэтому неизвестно, что на все это скажет мать Констанции. Но он хотя бы останется жив. Фрэнсис считал это еще весьма удачным исходом, принимая во внимание нынешнее положение дел.
